Реликвии тамплиеров - [123]

В памяти у меня запечатлелся каменистый и острый гребень, на самом же деле я оказался на широком выступе, некогда превращенном в террасы для удобства земледельцев. Впереди виднелась оливковая роща и, к моей неописуемой радости, настоящая дорожка, пробитая руками человека. Я поудобнее пристроил мертвую женщину у себя на спине и быстро двинулся дальше.

Теперь, когда меня не отвлекали шорох и хруст веток и стук камней под ногами, я наконец услышал звуки ночи. Цикады уже немного притихли, но к ним присоединились другие создания и вовсю пищали и стрекотали. Где-то вверху пролетела сова, в ветвях оливковых деревьев заливались соловьи. Я вспомнил, когда в последний раз был один на природе ночью: во время своего ночного похода в Дартмут. Я уже много месяцев — даже и не помню, сколько именно, — жил на борту «Кормарана», где одиночеством и не пахло. И теперь мне было странно оказаться одному под звездным небом. Воздух был теплый, спина взмокла от нота, особенно там, где к ней прикасалась фальшивая святая. Я о ней почти и не думал. Жиль оказался прав: это просто вещь, лишившаяся последних остатков своей сущности, за что я ей был только признателен. Оливковые деревья впереди казались сборищем старых уродливых ведьм, слетевшихся на шабаш. Но я чувствовал себя в полной безопасности, пробираясь мимо искалеченных временем древних стволов, а вокруг свистели соловьи да под ногами шуршали сухие листья.

Слабого серебристого света звезд вполне хватало, чтобы освещать мне дорогу. Здесь, наверху, идти стало легче. Скалы только на вид были неприступные, а на деле оказались отрогом горы, поднимавшимся многочисленными гигантскими уступами, как ступенями, с короткими крутыми отрезками. То тут, то там приходилось перелезать через развалины стен, видимо, обозначавших какие-то старинные границы землевладений, но, как мне казалось, продвигался я достаточно быстро. Слева и выше уже завиднелся крутой обрыв. Теперь мне предстояло пролезть между огромными валунами, которые вблизи оказались еще более чудовищных размеров, чем представлялось. Они отбрасывали огромные тени, абсолютно черные, и я в первый раз после того, как покинул берег, ощутил укол беспокойства. Протянув руку, я дотронулся до ближайшего: он все еще хранил в себе остатки тепла, последние воспоминания о жарком дне, и это ощущение меня немного успокоило.

Взобраться на крутой обрыв оказалось не слишком трудно — склон был иссечен трещинами и разломами, словно чудовищные обломки всеми силами старались оторваться от материнской породы. Двигаться приходилось очень осторожно, стараясь ни за что не зацепиться спиной, особенно протискиваясь по длинной и узкой расщелине. Один раз я по глупости ухватился за какой-то корень, и тот оторвался, так что я на секунду потерял равновесие, панически скребя пальцами по камням, пока не уцепился за что-то. И, еще не поняв этого, выбрался наконец на ту самую каменистую площадку, где несколько часов назад сидел с Жилем и капитаном. Здесь росло огромное фиговое дерево, насколько я мог припомнить, в самом начале огороженной стенами тропы, которая выведет меня к гробнице святой Тулы. Дерево оказалось на месте, а впереди завиднелась и сама гробница — бледное пятно в самом конце тропы. Я сорвал с ветки созревший плод и сунул его в рот. Меня уже донимала жажда, и сок полной семян мякоти оказался весьма кстати, смочив пересохшую глотку. Я сорвал еще один плод. Мимо пролетела летучая мышь, нырнув в щель между стенами. И вдруг рядом раздался стук и топот, и две темные тени бросились прочь от меня в сторону тропы. Я, еще не успев ни о чем подумать, инстинктивно запустил в них инжиром и наполовину вытащил Шаук из ножен. Но потом увидел на фоне неба тонкие рожки — это были козы, испуганно рванувшие вниз по склону. Только теперь я расслышал тонкий перезвон их медных колокольчиков.

Сердце колотилось прямо о ребра. Я сунул нож обратно и тихо выругался, каким-то чудом не успев отпрянуть назад, потому что тогда моя наездница точно рассыпалась бы в прах, ударившись о ствол фигового дерева. И чего я, черт побери, добился, кидаясь в коз спелыми фигами? Бездарная попытка защититься, кажется, напугала меня больше, чем этих тварей. Я постоял, трясясь от страха, добрых несколько минут, пока не совладал с собой в достаточной мере, чтобы продолжить путь. И еще мне подумалось, что кто-то, видимо, вспугнул этих коз; а может, греческие козы ночью всегда так себя ведут. Но делать все равно было нечего, и, закусив губу, я двинулся дальше.

На поляне, окруженной каменными стенами, казалось, было немного светлее. Маленькая гробница словно светилась во тьме сама по себе, выделяясь на фоне темных кипарисов, а может, свет звезд сильнее и ярче отражался от ее беленных известкой стен и от белой гальки под ногами. Коз вокруг не было, все тут замерло в тишине, если не считать звона цикад. Чтобы убедиться окончательно, я медленно обошел вокруг, заглядывая во все темные углы и щели, но никого и ничего не обнаружил. И только после этого рискнул пересечь отделявшее меня от гробницы пространство.

Два шага вниз по ступеням, и я перед дверью. Сняв Липовую Кордулу со спины и приставив ее к стене, я нагнулся и отвязал сверток, в котором были лампа и трутница. Высек огонь, запалил свечу и вставил ее в железное нутро. К моему удивлению, она бросала мощный, хотя и узкий луч желтоватого света. Я протянул руку и осторожно толкнул дверь: она была по-прежнему не заперта. Долото за ненадобностью я сунул себе в сапог. Все, пора. Я глубоко вдохнул, как перед нырком в глубину, и отворил дверь.