Религия бешеных - [10]
Только не в нашей.
На левой стороне прозрачного сквера — здоровый банк, камеры наблюдения наверняка нацелены точно на дом с адресом «2-я Фрунзенская, 7». Палево, что я могу сказать. За спиной — Комсомольский проспект, впереди, в конце короткой улицы — уже набережная и река. В середине улицы справа — забор и огромный куб балетной школы, мертвый, как саркофаг. Но если в центре Москвы на здании висит именно такая табличка, значит, содержание соответствует названию, и какая-то захудалая жизнь на этом Марсе все-таки есть. Но наружу она не прорывается ни одной живой душой. Учреждение очень закрытого типа…
Но в нашей ситуации нас интересует только то, что по периметру, — забор. Какие-то дворы на коротком промежутке от проспекта до набережной все-таки есть, но влево-вправо от 2-й Фрунзенской уходить — все равно что прятаться в водопроводной трубе. Что я могу сказать, путей отхода никаких. Всех, кто посыплется из подвала, просто стой и расстреливай под липами, как в чистом поле.
Но это уже лирическое отступление…
А где же обещанный подвал?
Повернув за угол, я недоуменно пошарила глазами по стене, а мой приятель-проводник Женя уже со знанием дела направился к… Нам сюда, что ли? Похоже, здесь меня заставят-таки забыть о подиуме и научат внимательно рассматривать землю у себя под ногами…
Да уж, воистину: «…не суйся в нашу щелочку и странное отверстие…» Непосвященные люди наверняка всегда норовили проскочить мимо, никак не ассоциируя эту неприметную лазейку со входом в обиталище людей. Казалось, она больше всего годится для того, чтобы, нечаянно попав ногой в провал в асфальте у стены, ненароком оступиться, загрохотать вниз — и там застрять…
Узкий лаз к полуподвальной двери длиной в восемь крутых ступенек больше подошел бы для собаки. Взрослому человеку, зажатому между стеной и парапетом, здесь было уже не развернуться… Случись что, какая здесь будет давка… А многим было бы и вовсе западло даже пытаться развернуться. Эта лисья нора никак не котировалась в качестве входа в офис.
Разве что в офис № 4…
Железная дверь открывалась неудобно, погрохотав в нее, надо было опять подняться на пару ступенек, чтобы тебя не прищемили.
В сочетании с маленькими зарешеченными окнами по обе стороны угла дома — в углублениях, обычно обрамляющих полуподвальные окошки, ненавязчиво просматривались странные, намертво спрессованные, компактные нагромождения строительных материалов — все эти неудобства попадания внутрь распознавались как элементы укрепления. Войти в помещение было непросто. Выйти — мелькнуло у меня нехорошее подозрение и мгновенно трансформировалось в уверенность — тоже…
Все по Библии: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их»…
Мы таки нашли… Но на мой настороженный взгляд, библейская трактовка, что есть хорошо, что — плохо, в данной ситуации странным образом теряла свою силу. Здесь больше подошли бы радостные излияния одного моего знакомого: «Мы не пойдем широкой дорогой правды, мы будем красться узкой, извилистой тропинкой лжи!»
Ну что же, будем красться…
Стрельнув глазами через левое плечо на липы (по Кастанеде, именно за левым плечом у человека стоит смерть), я только пробормотала про себя: «Оставь надежду, всяк сюда входящий…»
И шагнула на ступеньку…
Прогулки по краю
…ЕГО, своего индейца Никто, я вырвала из гнилого контекста местной околопатриотической тусовки мгновенно. Живописный парень с Че Геварой на футболке сразил меня хитросплетением радикальной логики: «Уборка мусора на пляже не имеет политической окраски и потому бессмысленна!» Вместо этого они приволокли однажды на коммунистический пикет на площади мертвую свиную голову и сожгли американский флаг. Это все, видимо, имело глубокий смысл.
— А вот этот мужик — точно только недавно в город приехал.
У меня, наверное, в этот момент был взгляд охотника. Саров — заповедник. И я всегда отличу дикого, а главное, ЖИВОГО зверя от никакого.
Евгений Александрович Лыгин, неизвестный солдат Партии. Именно национал-большевиком оказался почти единственный во всем городе человек, в которого захотелось нырнуть, как в омут. Он нес в себе отголосок каких-то больших страстей и событий, он оказался причастен к чему-то лютому, происходившему во внешнем мире.
От ЖИВОГО ощутимо разило смертью…
Я-то знаю, я уже натренировалась это различать. Именно на краю жизнь вдруг начинает фонить неимоверно. На краю жизнь пробуждается ото сна — и вспыхивает по-настоящему ярко. По закону схождения крайностей в экстремальной ситуации вдруг оказывается, что они очень прочно переплелись, постоянно перетекая друг в друга. Жизнь и смерть. И потому, когда ты ходишь по самому краю, взглянув в глаза судьбе, ты уже не можешь сказать наверняка, перед чьим лицом стоишь: смерти или жизни…
От него однозначно веяло… прогулками по краю…
Хаос
Оказалось, именно он приволок тогда на пикет свиную башку. Для меня это было очень серьезное предупреждение. Как будто из-за знамен коммунизма выглянуло рыло сатанизма и решило, что его тут никто не заметит. Я заметила.
Россия, начало 2000-х. Расследования популярного московского журналиста Николая Селиванова вызвали гнев в Кремле, и главный редактор отправляет его, «пока не уляжется пыль», в глухую провинцию — написать о городе под названием Красноленинск, загибающемся после сворачивании работ на градообразующем предприятии, которое все называют просто «комбинат». Николай отправляется в путь без всякого энтузиазма, полагая, что это будет скучнейшая командировка в его жизни. Он еще не знает, какой ужас его ожидает… Этот роман — все, что вы хотели знать о России, но боялись услышать.
Триптих знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2009) – это перекрестки встреч Мужчины и Женщины, научившихся за века сочинять престранные любовные послания. Их они умеют передавать разными способами, так что порой циркуль скажет больше, чем текст признания. Ведь как бы ни искривлялось Время и как бы ни сопротивлялось Пространство, Любовь умеет их одолевать.
Книга о жизни, о соединенности и разобщенности: просто о жизни. Москву и Таллинн соединяет только один поезд. Женственность Москвы неоспорима, но Таллинн – это импозантный иностранец. Герои и персонажи живут в существовании и ощущении образа этого некоего реального и странного поезда, где смешиваются судьбы, казалось бы, случайных попутчиков или тех, кто кажется знакомым или родным, но стрелки сходятся или разъединяются, и никогда не знаешь заранее, что произойдет на следующем полустанке, кто окажется рядом с тобой на соседней полке, кто разделит твои желания и принципы, разбередит душу или наступит в нее не совсем чистыми ногами.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.