Реквием в Вене - [47]

Тор некоторое время помедлил рядом со столом и, как показалось Вертену, пробежал глазами три колонки его перечня подозреваемых.

— Если это не причинит вам неудобства, не мог бы я сегодня уйти немного пораньше, адвокат Вертен? Я все еще устраиваюсь на новом месте, и мне нужно кое-что для моей квартиры.

— Безусловно, господин Тор. Вы более чем заработали это время своей поездкой в Альтаусзее по нашей просьбе. Располагайте временем, которое требуется вам для улаживания дел. Этим летом я больше не буду уезжать из города.

Вертену показалось, что Тор сделал попытку улыбнуться. В действительности это выглядело как тень сочувствия члену семейства на похоронах.

Бедняга, подумал Вертен. Он действительно болезненно застенчив. Но у него первоклассный юридический склад ума, и им повезло заполучить его. Молодец Берта, что сумела разглядеть этот неотшлифованный алмаз, пронеслось у него в голове после того, как Тор откланялся.

Подумав о жене, он решил пойти к ней и объяснить свое поведение. Но когда он вышел в приемную, то обнаружил на ее столе записку:

Карл!

Мне надо купить кое-что у Гернгросса. Увидимся дома позже.

Б.

Он перечитал записку дважды. На его памяти Берта никогда даже не заглядывала в огромный магазин Гернгросса на Марияхильферштрассе. Такой самозваный «универсальный магазин» на американский манер вызывал у нее отвращение, как провозвестник обезумевшего капитализма, который, как она предостерегала, разрушит саму основу венского общества, заставив семейные магазинчики работать в перерыв или даже по выходным дням. Невообразимо!

Вертен улыбнулся, вспомнив ее резкие обличительные речи. Но факт оставался фактом, она ни за что не стала бы «покупать кое-что у Гернгросса» и знала, что ему это было известно.

Ее зашифрованное послание прозвучало ему упреком.

Придворный советник Рихард барон фон Крафт-Эббинг,[64] заведующий кафедрой отделения психиатрии Венского университета, занимал угловой кабинет на третьем этаже нового здания университета на Рингштрассе. Каждый сантиметр площади использовался для работы: стены были уставлены книжными шкафами наподобие судейских, со стеклянными дверцами, а большие окна выходили на Рингштрассе. Его крошечный письменный стол был завален стопами тетрадей, журналов в бумажных обложках и толстыми томами, одни из которых лежали открытыми, а другие кучерявились многочисленными синими бумажными закладками.

Среднего роста, Крафт-Эббинг одевался по-старомодному, а волосы стриг коротко. Его ухоженная бородка имела вид остроконечной буквы V, а глаза, как Вертен заметил при их первоначальной встрече в прошлом году, были серо-зелеными и, казалось, излучали свет.

Гросс и Вертен консультировались у нейропсихиатра по своему предыдущему делу, и его исследования по этиологии сифилиса оказались неоценимыми в этой области. Гросс и барон были старыми друзьями со времен Граца, где они вместе содействовали закладке основ судебной психопатологии, изучению умственных расстройств для использования в криминалистике.

Сегодня, субботним утром, они навестили его с иной целью. В своей роли придворного советника Крафт-Эббинг также надзирал за управлением одной из первостепенных психиатрических клиник в Вене, Государственной лечебницей для душевнобольных земли[65] Нижняя Австрия, где в настоящее время содержался композитор Гуго Вольф.

После того как была отдана дань светской вежливости, Крафт-Эббинг перешел к делу:

— Ваше сообщение касалось Гуго Вольфа. Я должен признать, что он является одним из наших самых известных пациентов. Однако я не уверен, что больной пребывает в здравом уме. У него сифилис в последней стадии, что, как я полагаю, вам известно.

— Не имел ни малейшего представления об этом, — поразился Гросс.

— Трагический случай, — сообщил Крафт-Эббинг, качая головой. — Подхватил это заболевание, будучи молодым человеком. Результат посвящения в чудесный мир плотских удовольствий под руководством проститутки, коих в этом городе легион. Какая жалость! Вы знакомы с его музыкой?

Он адресовал этот вопрос Вертену, будучи слишком хорошо осведомлен о музыкальных вкусах своего приятеля Гросса, — тот не признавал ничего позднее Гайдна.

— Я посетил несколько вечеров его песен в Музыкальном обществе, — ответил Вертен. — Он гений.

— Был, — поправил его Крафт-Эббинг. — Его друзья и покровительствующие меценаты все еще исправно оплачивают дорогую комнату с видом на собор Святого Стефана.[66] Комнату украшает роскошный рояль. От всего этого нет никакого толку. Для него музыка теперь «тошнотворна». Вид из его окна он считает настенной фреской.

— Тем не менее, — настаивал Гросс, — мы хотели бы поговорить с ним, если это вообще возможно. Мы постараемся не возбуждать его чрезмерно.

— Я вас предупредил, — пожал плечами Крафт-Эббинг. — Не рассчитывайте на многое. Я позвоню в дирекцию. К тому времени, когда вы прибудете, все будет устроено.

Государственная лечебница для душевнобольных размещалась в Лазаретном переулке, 14, рядом с Главной больницей в Девятом округе, Альзергрунде. Был прекрасный день, и они решили пойти туда пешком, свернув с Ринга на Университетскую улицу и пройдя сначала мимо Главной больницы. Именно там, в Башне дураков, или башне для сумасшедших, душевнобольных «лечили» всего-навсего четыре десятилетия назад. Это лечение заключалось в приковывании бедняг цепями к стене, погружении в ледяную ванну и принудительном ношении кожаных масок, что предположительно уменьшало их возбуждение.