Реквием в Вене - [40]

Гросс хотя и был чрезвычайно самоуверенным, но не терял реальной почвы под ногами. Он не принял выговор секретаря на свой счет; это свидетельствовало всего-навсего об ограниченных умственных способностях этой личности. Но это отчасти толкнуло его искать поддержки у князя Монтенуово. Теперь, вооружившись письмом от князя, Гросс чувствовал, что нет такой двери в Вене, которая не распахнулась бы перед ним.

Гросс предположил, что журналиста охраняет тот же самый молодой личный секретарь, который разговаривал с ним по телефону. Он выглядел не старше юнца, только что сдавшего экзамен на аттестат зрелости; но Гросс обнаружил, что по мере того, как стареет, хуже разбирается в возрасте других. Гросс не снизошел до обращения к молодому человеку, вместо этого он просто протянул ему письмо от князя Монтенуово. Это произвело желаемое впечатление, ибо молодой человек немедленно вскочил со своего кресла и исчез во внутреннем помещении. Он возвратился менее чем через минуту.

— Господин Хасслер сейчас примет вас. — Это был тот же самый высокомерный голос, что отвечал ему по телефону.

Гросс по-прежнему пренебрег минимальными любезностями с молодым человеком, когда его провели в большую угловую комнату, стены которой были увешаны самыми разнообразными образчиками нелепой символики: чучело оленьей головы располагалось над дипломом Венского университета; английские репродукции сцен охоты были заключены в рамки из скрещенных сабель; как на занавесях, так и в настенных украшениях выделялось яркое пятно сочетания красного, золотого и черного, цветов флага объединенной Германии. У Гросса промелькнула мысль, что по части обстановки хозяин явно переборщил, но это вряд ли делало его потенциальным убийцей.

— Доктор Гросс, рад видеть вас.

Человек, приветствовавший его, почти вписывался в обстановку этой несуразной символики: левую сторону его лица, от брови до подбородка, рассекал дуэльный шрам, короткие черные волосы были так немилосердно напомажены, что прилипли к голове, а под носом торчали щетинистые усы. Его коричневый костюм, напротив, был хорошо сшит и частично скрывал начинающее образовываться на талии брюшко.

Гросс уселся в кресло с прямой спинкой, обитое кожей, которое пододвинул ему Хасслер. На письменном столе между ними располагалась громоздкая пишущая машинка, так что Гроссу пришлось поправить свое кресло так, чтобы без помех наблюдать за своим собеседником.

— У вас влиятельные друзья, — начал Хасслер.

— Скорее работодатель, чем личный друг. Но действительно влиятельный, — согласился Гросс.

— Так вы пришли по делу, связанному со двором? Не уверен, что могу быть полезен вам в этой сфере, — мило улыбнулся Хасслер, заставив двигаться шрам на своем лице.

— В частности, по делу Придворной оперы, — уточнил Гросс.

Любезность Хасслера моментально исчезла.

— И для обсуждения этого прислали криминалиста. Какое же преступление я совершил?

Прежде чем Гросс успел ответить, Хасслер продолжил:

— Мне уже прислали вежливые запросы на тисненой бумаге императора. Как будто этим можно произвести впечатление на меня. Как будто во всем виновато мое перо. А теперь на меня пытаются оказать давление с помощью криминалиста. Возмутительно! — Он грохнул увесистым кулаком по столу, отчего затряслись клавиши пишущей машинки.

— Господин Хасслер, я не имею ни малейшего представления о том, о чем вы говорите.

— Я говорю о свободе прессы, и только об этом. Конечно, мой протест может прозвучать гласом вопиющего в пустыне в этой стране неприкрытой государственной цензуры, когда пустые белые пятна ежедневно бросаются в глаза в статьях на первых полосах, ибо власти считают затронутые там проблемы слишком щекотливыми. Но подвергать цензуре страницы культуры — это акт насилия. Богохульство!

Гросс начал понимать, где зарыта собака. По всей видимости, ведомство князя Монтенуово попыталось приглушить критику Хасслером Малера, и журналист принял его, Гросса, за очередного посланца двора. Криминалист решил не разубеждать задиристого репортера в его заблуждении. Чем дольше удастся ему держать сокрытыми свои истинные намерения, тем больше информации сможет он выудить у этого легковозбудимого человека.

— Вы должны согласиться, господин Хасслер, что некоторые из ваших колонок затронули опасную тему. В конце концов, есть же и закон о клевете.

Как и надеялся Гросс, это подстегнуло гнев Хасслера.

— Клевета! Каждое слово, которое я отдаю в печать, является чистой правдой! Попробуйте доказать обратное. Малер разрушает Придворную оперу, и это подтверждается рядом музыкантов и певцов.

— Критиковать его музыкальные способности — одно дело, ставить под сомнение его национальную принадлежность — совершенно другое.

— Но он — еврей. Совершенно ничего не значит, что он окрестился, чтобы его назначили на эту должность. Если уж родился евреем, то останешься им навсегда.

— Если это не клевета, то поношение, направленное во вред его репутации, — заявил Гросс.

— Вы хотите сказать, что он не еврей? — Хасслер хитро улыбнулся, как будто только что выиграл очки в соревновании.

Гросс дал ему насладиться этой небольшой победой, подарив ее ему, чтобы Хасслер чувствовал себя хозяином беседы. Таким образом он мог потерять бдительность.