Реквием в Брансвик-гарденс - [23]

– Должно быть, вы правы, – проговорил он. – Я не знал об этом.

– Возможно, он пытался обратить ее в свою веру, – сухо заметила Кларисса. – Если бы он привел Юнити в объятия Римской церкви после того, как она столько месяцев переводила документы для Церкви Английской, то одержал бы основательную победу над отцом.

– В тот период, над которым они работали, обе церкви были еще едины, – заметил ее собеседник.

– Я знаю! – возмутилась Парментер, хотя было очевидно, что она забыла об этом. – Поэтому им и были нужны все эти различные переводы. По одному на секту, разве не ясно? – добавила она, после чего быстро и не оглядываясь направилась вверх по лестнице.

К ланчу никто не вышел. Рэмси оставался в своем кабинете, Вита писала письма, Трифена скорбела в своем уединении, a Кларисса спустилась в музыкальный кабинет и принялась играть на пианино траурный марш из «Саула»[8].

Было бы приятно надеяться на то, что трагедия эта так и останется неразгаданной тайной, правда о которой никогда не будет известна. Однако Доминик слишком ярко помнил свое давнее знакомство с Питтом, чтобы позволить себе такую иллюзию. Томас ушел, однако он будет расследовать свидетельства, подробности и, быть может, предметы, о которых никто не мог даже подумать. Он обследует тело. Он увидит пятно на туфлях и рано или поздно обнаружит отметину на полу зимнего сада. Поймет, что Юнити входила туда, чтобы поговорить с Мэлори. Он начнет расспросы и будет продолжать их, пока не выяснит истину.

Томас будет действовать осторожно, однако вникнет во все подробности жизни в Брансвик-гарденс. Раскопает все ссоры между Рэмси и его помощницей, вскроет их личные слабости, все мелкие грешки, возможно, не имеющие никакого отношения к смерти мисс Беллвуд, но тем не менее болезненные… которым лучше оставаться под спудом.

Кроме Кордэ, в библиотеке никого не было. Зажмурив глаза, он словно бы перенесся на десять лет назад и оказался на Кейтер-стрит, в такой же атмосфере страха. С ноткой смущения он припомнил, что Шарлотта тогда была влюблена в него. А сам он и не подозревал об этом – до самого последнего мгновения, когда было уже слишком поздно. Питт же знал об этом, Доминик понял это по его глазам. В них до сих пор присутствовала тень неприязни.

Кейтер-стрит казалась теперь находящейся в другом мире. Сотни событий пришлось ему пережить с тех пор, событий злых и добрых. Но на какое-то мгновение он снова оказался там – моложе на десяток лет, более самонадеянным, более испуганным. Он опять женат на Саре, и все они боятся Призрака, снова и снова совершавшего убийства в окрестностях. Все переглядываются, гадают, подозревают, обсуждают хитрости и уловки, которых и рады были бы не знать, но забыть не могли.

Томас Питт тогда настойчиво раскапывал подробности до тех пор, пока не получал ответ. Он сделает это и теперь. И как было тогда, Доминик снова боялся, как того, каким будет этот ответ, так и того, что может вскрыться о нем самом и тех моментах его прошлого, которые он предпочел бы забыть. Здесь, в доме Парментеров, было легче, потому что члены семьи видели его таким, каким он сам хотел видеть себя: неопытным в своем новом призвании, иногда делающим ошибки, но преданным и цельным сердцем. Один только Рэмси знал то, что осталось за его плечами в прошлом.

Так и не приняв осознанного решения сделать это, священник обнаружил, что направляется в дальний конец холла, к двери, ведущей к помещениям слуг. Поскольку хозяин дома не выходит из кабинета и едва ли находится в соответствующем настроении или расположении духа, быть может, именно ему, Доминику, выпало на долю ободрить их и предложить им то утешение и напоминание о долге, в котором они нуждались. Мэлори не испытывал желания заняться этим делом, потом он прекрасно знал об отношении домашних к его обращению в «папизм», как они выражались, несмотря на то, что знали его с детства. Некоторые из наиболее благочестивых слуг даже усматривали в его поступке предательство. Быть может, сам факт этого делал рану молодого человека еще больнее.

Первым на глаза Кордэ попался дворецкий, полный и обыкновенно спокойный мужчина средних лет, управлявший домом посредством благодушных любезностей, за которыми скрывалась железная дисциплина. Тем не менее в этот день он с глубоко озабоченным видом сидел в буфетной, проверяя и перепроверяя наличие припасов в кладовых. Пересчитывая все по три раза, он никак не мог сообразить, что, собственно, делает.

– Доброе утро, мистер Кордэ, – проговорил дворецкий с явным облегчением оттого, что есть повод прервать свое занятие, и встал. – Что я могу сделать для вас, сэр?

– Доброе утро, Эмсли, – ответил Доминик, закрывая за собой дверь. – Я зашел посмотреть, как идут здесь дела после утренних событий…

Домоправитель покачал головой:

– Я ничего не понимаю, сэр. Нет, мне понятно, что они говорят, но я понять не могу, как это могло случиться. Я служу в этом доме тридцать лет, с тех пор, когда мистера Мэлори еще не было на свете, и потому просто не верю словам Стендера и Брейтуэйт, что бы они там ни слышали.

– Садитесь, – предложил ему священник и сел на другой стул, чтобы не смущать собеседника.