Реквием «Серне» - [4]

Фашизмъ

Недавно один мой знакомый журналист вскричал удивленно: «Как? Ты тусовался в «Серне»? Это же наци-кафе!»

В общем, у «Серны» есть причины оставаться в истории Движа именно в такой ипостаси. Одно «но»: бритоголовые в основном приходили туда не для учинения силовых акций (для этого есть Царицыно, Ясенево еtс.), а просто попить пивка. Биты за редким исключением бывали пришлые мужики, зашедшие в «Серну» случайно, промочить горло, и не понявшие ее раскладов. Таких «Серна» не принимала. А так… Еще один парадокс: как несколько разных субкультур умудрялись сосуществовать на такой мизерной площади. Такой вот пример. Как-то раз бритые отмечали чей-то день рождения, собралось их рыл тридцать, причем далеко не пионеров 14 лет, а взрослых мужланов с вполне сформировавшимися рамами. Стоят они на улице, слушают из машины «Нож для фрау Мюллер» и жрут водку из горла. И тут из соседнего «Третьего Пути» черным лебедем выписывается Гера Джа Моралес — как обычно, в хлам накуренный, с дрэдами, да к тому же еще и еврей. Идет, излучая сияние, насвистывая рэггей, вдруг поднимает глаза и видит ЭТО. И останавливается как вкопанный, так как он знает, что он в хлам накуренный, с дрэдами, да к тому же еще и еврей. Но поздняк метаться, потому что парни в бомберах его уже обступили со всех сторон и смотрят так заинтересованно: «Ты Гера Джа Моралес, да?» И когда Гера уже начинает произносить отходную молитву Всевышнему Растафари, продолжают: «Слушай, а дай автограф. Вот возьми телефон наш… Может, пересечемся как-нибудь, выпьем рому ямайского, а? Интересно пообщаться с тобой…» и т. д. Готов спорить, что вера Геры в Джа окрепла после того случая еще во сто крат. Но, в общем, это так, иллюстрация.

Апогей

Летопись Серны в расцвете сил: «…Летом на улицу стали выносить стулья — места на всех не хватало. Собирались уже толпы, и маленький пятачок у дверей внешне ничем не примечательного гадюшника постепенно начал приобретать славу культового места. Праздник Каждый День был в своем расцвете. Люди стояли и пили прямо на проезжей части, хором что-то орали, пели, чокались. Дни смешались с ночами, хозяин Рудольфыч все чаще сбрасывал цены на пиво и, по-моему, вообще перестал закрывать заведение…

Башню продолжало рвать с какой-то потусторонней силой. Даже тот же Рудольфыч не смог противостоять массовому сумасшествию: как-то раз этот сорокалетний лысый крепыш приехал в свое заведение на маунтин-байке, в бандане и широченных шортах с карманами по бокам. После чего стал периодически подсаживать за свой директорский столик чикс, завлекая халявным пивом, и даже время от времени устраивать масштабные вписки у себя дома, где раскошеливался и проставлялся «по полной, сука, п'ог'амме» (выражение принадлежит Мрази, харизматическая личность которого достигла в ту пору пика своей популярности). Тусовка расширила свои владения до памятника Репину на Болотной площади, и теперь между ним и «Серной» постоянно мигрировали толпы непонятных личностей в неформатных одеждах, что-то обсуждая, горланя или бубня, кого-то неся, что-то вливая в свои луженые глотки. В воздухе стало ощущаться нагнетание атмосфер — чем-то это все должно было закончиться. Это не по-детски затягивало, и те, у кого иногда появлялось время и желание подумать, не могли не понимать, что рано или поздно наступит некий критический момент — когда вещи либо прекращаются, либо превращаются. Во что? Это уж как фишка ляжет. Метаморфозы могут быть самыми неожиданными».

Развязка

Очень давно, на первом или втором курсе, мы с другом обсуждали за пивом очень котирующуюся в этом возрасте тему суицида. Он сказал тогда: «Я не понимаю людей, которые вешаются, когда им херово. Я повешусь тогда, когда у меня будет расцвет, апогей моей крутизны, и я пойму, что лучше мне уже не будет. Чтобы остаться крутым ТАМ…»

Правильный подход. Я к тому, что на самом пике этого безумства у нас хватило ума надолго отчислиться из безбашенного кабака и вообще из страны. И потом во время телефонных бесед друзья жаловались нам, что все как-то пошло на спад. А мы не верили, не хотели верить. И правильно. Потому что мы уехали. И их «Серна» не была уже нашей «Серной». Наша осталась в куче осенних листьев на Болотной площади, в которую мы всей тусой зарылись на наши проводы и прямо в этой куче пили вино, курили дурь, наслаждались Движем и всеми порами впитывали последний теплый вечер. Через полгода я вернулся. В «Серне» уже однозначно было что-то не так. Большая туса разбилась на маленькие суб-тусовки, которые сидели у Репина на соседних лавочках, каждая сама по себе. Это, в принципе, еще куда ни шло — жизнь долбанная, мать ее. Но куда больше меня ошарашило появление в «Серне» нескольких мутных личностей, на узких лбах которых ярким маркером было написано «Агент ФСБ». Они подсаживались за столики ко всем без разбора, просили налить, сворачивали свои вислые уши трубочками и слушали. Самым известным стал некий алкоголик Леша по прозвищу Хвостопад — отделаться от него было куда сложнее, чем от остальных.

Кроме того, мне не понравилось то, что в «Серне» начали барыжить. Мне не понравилось, что барыжил Мразь. Не понравилась новая компания, появившаяся за время моего отсутствия — тревожные люди, стремящиеся в «Серну» исключительно в ожидании взгрева. (В принципе, я не против наркотиков. Но я против барыг и таких вот компаний). Однако наиболее красноречивым индикатором начала конца стал такой вот незначительный на первый взгляд нюанс: теперь для того, чтобы увидеться в «Серне», надо было созваниваться…