Реквием - [20]

  Проводник замолкает, охваченный, вероятно, этим противным чувством жалости к самому себе, и в купе какое-то время слышен лишь стук колес да перезвон стаканов.

— Как-то раз Бертен, иностранец, работавший в ту пору в агентстве, говорит мне, будто на Западе уже нашли какое-то средство от лейкемии, правда, стоит оно недешево. Я обратился за содействием в здравотдел, но мне ответили, что это средство не дает якобы никакого эффекта, что это рекламная шумиха, больше ниЧего.

«Другого ты от них и не услышишь, потому (что им неохота тратить валюту, — сказал Бертен. — Ради таких, как ты, валюту расходовать не станут». — Тогда вы окажите мне услугу, — прошу я. — В течение года-двух я с вами расплачусь». — «Фирма не может брать на себя такие расходы, — отвечает Бертен. — Но, поскольку дело касается человеческой жизни, я сам лично попробую тебе помочь. Дам тебе записку к одному знакомому в Стамбуле, может, он раздобудет для тебя это средство». Так оно и вышло.

  Проводник замолкает и многозначительно посматривает на сигареты, брошенные на постель. Я подаю ему коробку, и он закуривает.

—  Как это ни странно, доза помогла, — произносит человек, выпустив струю дыма. — Не знаю, то ли это средство подействовало, то ли всякие там лечебные процедуры, но жене стало лучше. Приняла она одну дозу, а нужно было еще и еще. И Бертен продолжал посылать меня к своему знакомому. Сперва передавал ему открытые записки, потом — маленькие, основательно запечатанные конвертики. «Возьми это, — говорит, — и сунь куда-нибудь под подкладку». — «А какая необходимость прятать это? — спрашиваю. — Что тут секретного?» — «Ничего тут секретного нет, — говорит он. — Я пишу о своих личных делах, но таможенникам об этом знать ни к чему». И я прятал его маленькие письма и относил их все тому же его знакомому. Если у меня и закрадывались кое-какие сомнения, то не хватило духу сказать об этом, ведь Бертен так много для меня делал, а жена все еще нуждалась в лекарстве. И только после того, как здоровье ее отчасти восстановилось и врач распорядился, чтобы пока перестали ее колоть, все вдруг всплыло на поверхность.

  Он замолкает на время как бы для того, чтобы восстановить в своей памяти все подробности случившегося, и молча курит, уставившись глазами в одну точку.

—  В лекарстве отпала надобность, но Бертен опять приносит мне маленький конвертик. «Я перед вами в большом долгу, — говорю ему. — Но больше не могу быть вашим курьером. Это дело противозаконное, вы Же знаете...» — «Скажи пожалуйста! — говорит мне Француз. — С каких это пор оно стало противозаконным? Не с того ли самого момента, когда ты получил что требовалось, а?» Он, конечно, был прав по-своему, но я тоже был по-своему прав и еще раз заявил, что не могу больше служить ему курьером. «Ты что, боишься?» — спрашивает Бертен. «Боюсь, конечно, как не бояться», — говорю. «И ты вообразил, что, отказавшись делать мне услуги, обезопасил себя на всю жизнь?» — не отстает он от меня. «Ни к чему мне соваться в такие дела», — сказал я ему. «Да ты, — говорит, — уже погряз в этих делах по самые уши и тебе вовек не выкарабкаться». Тут он отпирает стол, вытаскивает какую-то плоскую, коробку и подает ее мне. «Вот, полюбуйся, — говорит, — это записи разговоров, которые мы вели, когда я вручал тебе письма. А на снимках запечатлены моменты, когда ты вручал эти письма в Стамбуле. И можешь не сомневаться, человек, которому ты их вручал, вашим хорошо знаком. Можешь не сомневаться и в том, что коробка, которую ты сейчас видишь, через четверть часа может оказаться в руках милиции». — «Вы этого не сделаете, — говорю я. — Вам это ни к чему». — «Верно, — отвечает он. — Но только до тех пор, пока мы можем на тебя рассчитывать. Но как только ты окажешься лишним, нам ничего не стоит пустить тебя в расход. Я иностранец. Уехал, и дело с концом. А на следующий день ты тоже уедешь, только в тюрьму».

  Человек нервно гасит сигарету в пепельнице и продолжает:

— Крепко он меня зажал в тиски и раскрыл передо мной все карты. А напугав меня основательно, начал успокаивать. «Значит, ты боишься, что тебя схватят? — говорит. — Ладно, войду в твое положение, не будет больше писем. Впредь не письма будешь возить, а пуговку, вот такую коричневую пуговку, пришитую к куртке. Ну если и это опасно, тогда уж не знаю!» И еще: «Тебе небось кажется, что ты творишь Бог весть что? Да если мне нужно что-нибудь передать, я и без тебя передам — есть посольства, дипкурьеры, десятки способов...

  Ты человек полезный, отрицать не стану, но не воображай, что ты незаменим и что ты творишь какие-то страшные вещи. К тому же ты мне так задолжал с этим своим лекарством, что тебе за пять лет не расплатиться. Ну ладно, считай, что ты мне уже не должен. Больше того, считай, что впредь твой дополнительный труд будет оплачиваться особо». — «Да, — говорю, — пока меня не схватят. Раз таким делом занимаешься регулярно, все равно схватят, рано или поздно». А он мне в ответ: «Мы, — говорит, — умеем беречь людей. Это долго не протянется. А в случае, если возникнет малейшая опасность, мы перебросим тебя тут же, вывезем тебя и твою семью».