Реквием - [13]
— А, вот кто принес коньяк! — восклицает Апостол, заметив в руках Бояна бутылку, завернутую в бумагу.
— Это водка, — уточняет Боян.
— Какая разница. Ну-ка несите рюмки, надо немного отвести душу, а то мои нервы больше не выдерживают.
— Только твои? — негодующе бормочет Роза.
После этого комнату заполняет нестройный, но довольно плотный шум, получающийся в тех случаях, когда шесть собеседников в одно и то же время хотят высказать шесть разных мнений. Марго приносит рюмки и недопитую бутылку, но не успела она разлить содержимое бутылки, как со стороны Апостола слышится новое распоряжение:
— Тащи сюда авуары.
Авуары у них, как и следовало ожидать, аптечно-медицинского свойства. Долговязый раскрывает картонную коробку, поданную хозяйкой, и оповещает присутствующих:
— По две ампулы на нос!
— Почему по две? — недовольно спрашивает Боян.
— А потому, что остальные будут храниться здесь, в общей кассе.
— Да... Если придут с обыском, то чтоб забрали все сразу... Давайте-ка лучше поделим их, и дело с концом.
— Нет! — стоит на своем долговязый. — А вдруг захотят обшарить у нас карманы? Где риск больше? А собираться нам все равно здесь. Другой площадки нет. А насчет остального Марго сама сообразит.
Авуары распределены, и гости расходятся по диванам и креслам.
— До чего предусмотрительный у тебя отец, — говорит Боян хозяйке, укладываясь с Лили на диване у двери. — Столько мягкой мебели для нас приготовил...
— Отец? — презрительно замечает Марго. — Все это от деда...
О том, что обстановка этой гостиной датируется не нынешним временем, и говорить не приходится. Мебель, французские шторы, лампа с шелковым абажуром, тирольский пейзаж на стене, гипсовое изваяние какой-то античной богини с отменным бюстом, лишенное носа, — все это говорит о былой роскоши времен буржуазного просперити.
Правда, не эти мелочи привлекают сейчас мое внимание. Участники небольшого светского сборища, забившись каждый в свой угол, достают шприцы и засучивают рукава. Где-то вне поля зрения Роза, вероятно, включила магнитофон, потому что комнату заполнила назойливая своим монотонным ритмом мелодия. Но пуще всего меня в данную минуту интересует то, что Боян, подготовив шприц для Лили, наполняет второй, для себя, и лихо втыкает его в собственную руку.
Какой лжец!
В гостиной, той, что напротив, наступает молчание, и лишь низкие монотонные звуки, немного напоминающие далекую барабанную дробь, продолжают звучать. Гости притихли, и каждый как бы всматривается, полулежа, в свою навязчивую идею. Один Апостол, который, как видно, труднее всего поддается действию морфия, что-то невнятно болтает сам с собой:
— Это следует сформулировать... и передать... пускай слышит, кто не глухой... нельзя воскреснуть, если ты не умер... сперва ты должен уйти из жизни... бракосочетание, звон будильника, детские коляски, мелочь на трамвайные билеты... давай ключ от квартиры... кто угощает... глупости... долой все это... чтобы воскреснуть... воскрес и полетел в голубую даль...
Он спотыкается на каждом слове, словно у него язык выбился из сил. Наконец Апостол окончательно замирает, опустив голову на спинку дивана.
Но именно в этот момент в коридоре звенит звонок.
Скорее от досады, нежели от испуга, долговязый сердито рычит:
— Кого там принесло? Драганова? Гоните его в шею!
— Наверно, Чарли, — сонно произносит Марго и, кое-как стряхнув с себя оцепенение, встает.
— Его тоже гони! — машет рукой Апостол. — А может, он снадобья принес...
Неизвестно, принес Чарли снадобья, нет ли, однако он уже тут, стоит посреди комнаты, а окружающие — ноль внимания. Один долговязый снова поднимает голову и тихо гундосит:
— Я... Апостол!.. Апостол наркоманов!..
Он, как видно, предупреждает пришельца, чтобы тот не вздумал посягнуть на его права.
После этого долговязый снова погружается в мир каких-то своих образов, невидимых даже при нынешней совершенной технике.
— Мой милый птенчик... — обращается Чарли с церемонным жестом к Марго.
— Оставь меня сейчас... — бормочет она, снова направляясь к дивану.
Пришелец растерянно оглядывается в поисках возможных собеседников, однако все здесь в одинаковой мере не склонны сейчас иметь с ним дело. Он машинально пробегает раз-другой по струнам гитары, с которой, похоже, не расстается, 'даже когда спит, и, обескураженный, подсаживается к Бояну. Погрузившийся в нирвану, Боян тоже не обращает на него внимания, пока Чарли не схватил его за плечо.
— Ты сколько себе впрыснул?
— Сколько я мог впрыснуть? Одну ампулу.
— И от такой малости осовел, как сомнамбула!.. Я от одной ампулы не способен даже прийти в себя.
Чарли безошибочно говорит по-болгарски, лишь немного растягивает отдельные гласные.
— Это уж кого как, — отмахивается Боян. Затем бросает косой взгляд на соседа. — Дай несколько ампул!
Однако Чарли дает лишь несколько коротких аккор-.дов на гитаре.
— Ну дай же, дай!.. Прежде чем эти хищники обшарят твои карманы.
— Несколько ампул? — Чарли поворачивается в его сторону. — Что такое несколько ампул, когда впереди целая жизнь?
— Про то, что нас ждет впереди, еще успеем подумать.
— Вот как? А завтра? А послезавтра? — И, обращаясь к Лили, уныло сидящей чуть поодаль, нежно просит: — Милая деточка, останови этот магнитофон, останови, родненькая, я сам тебе поиграю...
