Рекся и Пуцек - [7]
А Малгося ласково перебирает клювом пушистую кошачью шёрстку.
С той поры Имка появлялась у котят только тогда, когда решала, что их нужно покормить, или задумывала устроить баню всему своему семейству. Пестовала котят исключительно Малгося. Она и вывела их на первую прогулку. И, понятно, приёмные дети доставили ей много волнений. Гусыня никак не могла примириться с тем, что котята ходят по забору или лазят по деревьям. Старалась стащить их на землю. Хватала за хвостики. Кричала на них. Клевала их, когда могла достать, в наказание за эти неразумные и опасные выходки.
Но, будучи умницей, она вскоре поняла, что кошачьей натуры не пересилишь, и оставила малышей в покое.
Котята, однако, долго не забывали, что Малгося была их нянюшкой. И, помня, как чудесно было в её пуху, приходили к ней спать. Добрая Малгося прижимала их к себе и заботливо укрывала крыльями.
Вот какая была наша Малгося. А кроме того, был у неё талант — настоящий талант: она выучивалась всевозможным штукам с поразительной лёгкостью. Достаточно было ей раз показать, чего от неё добиваются.
Она прищуривалась и говорила:
«Только-то? Да с удовольствием!»
И всё делала. Очень старательно. И любила этим щегольнуть. Вы не думайте, что животные не любят, чтобы ими восхищались: они очень чувствительны к человеческой похвале. Малгося прекрасно знала, когда нам приносят почту, и ждала почтальона у калитки. Беспокоилась, когда письмоносец опаздывал, и строго ему за это выговаривала. Сама получала у него письма и газеты и относила нам на террасу.
Когда мы сидели в саду на скамейке, достаточно было подвинуться и сказать:
— Малгося, иди к нам! Что такое? Где ты пропала?
«Вот она я!» — немедленно откликалась она.
И много, много разных штук знала наша Малгося. Больше всего, однако, любила она поплясать. Она умела танцевать замечательный танец — гусиный фокстрот, как мы его называли.
Надо было засвистеть какую-нибудь плясовую мелодию — Малгося немедленно начинала кружиться и махать крыльями. Танцевала она самозабвенно. Когда свист прекращался, останавливалась и прислушивалась. А потом недовольно поглядывала на нас и кричала:
«Что же это такое? Где музыка? Почему не свистишь?»
И ждала с нетерпением, готовая вновь пуститься в пляс. Что было делать? Оставалось только свистеть и улыбаться, глядя на развесёлую пляску гусыни.
Мог ли кто-нибудь из нас предположить, что этот самый талант лишит нас нашей Малгоси!
Однажды летом приехал в наш городок бродячий цирк. Мы не интересовались им. Кто-то рассказал, что там выступают дрессированные собачки, которые ходят на передних лапах, головой вниз. Мы слишком хорошо знали животных, чтобы не понимать, какая это для них мука, и решили не ходить в цирк.
Зато цирк пришёл к нам.
Как-то днём, когда Малгося расчудесно танцевала свой фокстрот, заметил я у ограды какого-то чужого человека. Он, облокотившись на изгородь, любовался танцами нашей гусочки.
— Продайте мне гусыню! — крикнул он мне.
— Я не отдаю в незнакомые руки животных, которые живут у меня в доме. Они — мои друзья, — ответил я.
Он засмеялся. Ушёл. Назавтра Малгося исчезла. Уехал и цирк.
Я разыскивал Малгосю как только мог. И не нашёл. Вот если вы когда-нибудь в цирке встретите гусыню, которая танцует, позовите её: «Малгося!» У моей было тёмное пятно на левом крыле, не забудьте! Так вот, позовите: «Малгося!» И если она посмотрит на вас умными глазами и ответит: «Это я!» — передайте ей от меня, что я её никогда не забуду.
Жаба
Все животные, которые жили на нашем дворе, попадали ко мне только по воле случая. Не припомню, чтобы я когда-нибудь купил себе хотя бы одну собаку или кота. И всё-таки порой по нашему двору разгуливало одновременно пять собак, несколько кошек, ёжик, галка, ручная гусыня, которая разговаривала с нами, как человек. А об утках, курах даже и вспоминать не стоит!
Зато стоит вспомнить Пипуша, ворона, — личность, во всех отношениях достойную внимания. Случай даровал его нам в самом нежном возрасте. Воронёнок едва оперился, а вокруг его клюва торчали жёлтые усики — признак, по которому, как известно, узнают птичьего младенца, иными словами — желторотого птенца.
В раннем детстве Пипуш мало походил на приличную птицу. Был это просто-напросто вечно разинутый клюв, скачущий на двух ногах. Из этого клюва вылетало хриплое: «Ррааа!» С утра до вечера. Как труба иерихонская! И клюв этот старался сожрать всё, до чего только мог дотянуться. Палец — так палец, палка — так палка. Скатерть на столе, собачий хвост, голова живой курицы — всё у него шло в дело!
За эту свою прожорливость Пипуш, понятно, не раз поплатился. Его это, однако, мало смущало. Лишь после того, как он однажды проглотил солидный кусок мыла и два дня просидел нахохлившись и потеряв всякий интерес к жизни, он начал несколько умерять свои аппетиты.
Но спустя недолгое время он ухитрился заглотать с полметра тонкого резинового шланга. Что тут было! Воронёнок носился по двору как ошалелый, орал во всё горло, махал крыльями, а из клюва у него торчал конец шланга. Наконец кто-то, сжалившись, вытащил шланг. Пипуш выпил всю воду из куриной поилки, встряхнул головой и крякнул. С этого часа он уже не бегал с вечно разинутым клювом и старательно избегал длинных предметов — настолько длинных, что их нельзя было проглотить сразу.
