Рекордсмены запрещенного советского кино (1951-1991) в зеркале кинокритики зрительских мнений - [13]
Побывав на этой пресс-конференции, кинокритик Валерий Кичин на страницах газеты «Советская культура» выступил с открытым письмом, адресованным непосредственно режиссеру: «Какое может быть молчание, если «Комиссару» уже посвятили восторженные строки и целые статьи «Известия» и «Неделя», «Советская Россия» и «Вечерняя Москва», «Советский фильм» и «Советский экран», «Искусство кино» и «Московская правда», «Московские новости» (трижды!) и рижское «Кино», «Московский комсомолец», «Досуг в Москве» и даже «Киномеханик». И это задолго до выхода картины в прокат! Какое ж молчание, если только «Советская культура» раз восемь возвращалась к «Комиссару», скрупулезно отмечая его международные успехи, если дала под рубрикой «Спектр мнений» рецензии сразу нескольких критиков, если напечатала страстную статью Евтушенко!. Вы говорили в Торонто о том, что фильм замалчивает Центральное телевидение. И мне хотелось ущипнуть себя — неужто мне померещились на телеэкране в Москве кадры Вашего фильма с чрезвычайно доброжелательным комментарием секретаря правления Союза кинематографистов В. Демина? А интервью с Вами, которое вел А. Плахов? Вы утверждали, что международный успех «Комиссара» тщательно скрывается от общественности. И мне снова хотелось прервать сей сон — ведь уже читал про западноберлинский триумф, более того, сам радостно передавал в Москву информацию о триумфе «Комиссара» в Монреале. А потом, если уж быть совсем точным, появилась еще и специальная заметка под заголовком «„Комиссар“ в Торонто». Теперь фильм Ваш в прокате. Будут, наверное, и новые рецензии. Он не вызвал в публике ожидаемого ажиотажа. Но здесь, мне кажется, тоже нет зловредной руки «коррумпированных художников», которым «не нравится, когда у картины успех», нет подрывной деятельности «новых руководителей Союза кинематографистов», которые «состязаются в самоутверждении» — вновь цитирую Ваши пресс-конференции. Просто фильм кому-то оказался интересен, кому-то нет. Что, по-моему, нормально. Ненормально — это когда успех художественный подменяется успехом скандальным, чего чиновники, усердно запрещавшие фильм в течение 20 лет, несомненно, добились. Ведь западная печать, как легко заметить, гораздо больше наэлектризована Вашей действительно драматичной судьбой, чем категориями художественными. Это объяснимо: Вашу горечь разделяют не только за рубежом, но и ваши соотечественники — коллеги, и критики, и даже те, кому фильм не близок» (Кичин, 1988).
Обратимся теперь к тому, как советская пресса эпохи «перестройки» встретила выход «Комиссара».
Учитывая, что первый публичный показ «Комиссара» состоялся в 1987 — в гоД семидесятилетия советской власти, — кинокритик Елена Стишова опубликовала на страницах «Советского экрана» вполне традиционный для начала перестройки текст: «фильм «Комиссар» — произведение, отмеченное подлинно философской глубиной раздумий о революции и людях, за нее сражавшихся. Аскольдов одним из первых ввел в киноповествование о прошлом смысловой пласт современного сознания — как систему духовных координат. Экранное время сгущено. Действие происходит на границе реальности и мифа. В общей судьбе участников драмы высвечивается сверхсмысл, им неведомый, открывшийся только потомкам. наутро Клавдия уйдет умирать за правду, а Мария с Ефимом останутся нянчить ее сына. Это будет их вклад в дело революции» (Стишова, 1987: 1415).
Примерно в таком же ключе была выдержанна и статья кинокритика Константина Щербакова, отметившего, что «режиссер строит киноповествование на точных деталях, достоверных реалиях времени. Но сходясь, сталкиваясь, как в горячечных видениях Клавдии, они высекают поэтическую мысль, дают фильму новое — символическое, метафорическое измерение. И заскрежещет по песку беспомощно и бесплодно блеснувшая на солнце коса. И глядя в светящиеся покоем и счастьем глаза Клавдии, держащей на руках новорожденного, мы вспомним вдруг каменную деву Марию, мимо которой — помните, в начале картины — устало, не повернув голов, проехали товарищи комиссара Вавиловой… Под утро Клава возьмет на руки ребенка, покормит его грудью и, захлебываясь слезами, станет говорить бессмысленные, щемяще пронзительные, ласковые слова. А потом бережно положит дитя, глянет на него в последний раз и, выкрикнувши отчаянно: Мария! Мария! — бросится догонять уходящее красное войско» (Щербаков, 1987).
Кинокритик и литературовед Лев Аннинский (1934–2019) был уверен, что «потрясающая органичность Мордюковой в роли комиссара Вавиловой связана не только с номинальной верностью типажу но драма-то там и глубже, и темнее. Чем-то осложнена в Мордюковой простецкая природная сила, чем-то «уведена»; что-то демоническое проглядывает в здравомыслящей крестьянке, которая создана — любить, рожать, вести дом, а все-таки бросает дом, и ребенка бросает, и гибель любимого человека приемлет как фатальную неотвратимость: не удивляется смерти, не боится смерти, готова к смерти. В сокрушительной природной силе, которую вкладывает Мордюкова в образ «комиссарши», нет именно того, чего ждешь по номиналу и типажу: нет сцепки слов, нет сухого фанатического огня. Есть что-то более глубокое: то, что должно зацепиться за слова, должно загореться: какой-то просвет духа, провал духа, нечуемый демонизм, тихая доверчивость, перекрытая орущей решимостью. И эту потаенную драму в Мордюковой Аскольдов тоже учуял и понял, что она важнее номинальной горячечной веры, традиционно ожидаемой от «комиссара»… Это драма бытия, словно бы зависшего, словно бы приподнятого — то ли взрывом, то ли порывом, это бытие, зачарованное какой-то силой, грозящей, влекущей, гипнотической, сокрушительной, неотступной. Так возникает в фильме как бы третий полюс образного напряжения. Если первые два реализованы в зримых фигурах тяжелой, угрюмой комиссарши и легкого, как пух, еврея жестянщика, то третий полюс (точка опоры, точка отсчета) создается более всего самим поведением камеры. Это не что иное, как авторское присутствие, глаз наблюдателя, знающего о героях то, чего они о себе не знают. Нервный монтаж, прерывающийся ритм, пересекающиеся линии внутри кадрового напряжения — всем этим создается ощущение опасности, висящей в воздухе фильма. Ощущение катастрофы, войны. В чем мироконцепция Аскольдова? В ощущении катастрофы, распада единого, в безнадежной попытке свести края. Гражданской войны здесь ровно столько, сколько мы захотим извлечь. И столько же — отчаяния шестидесятников, на глазах которых обновление жизни, составляющее их судьбу, их веру, их бытийную задачу, — оборачивается цепочкой «аттракционов». Фактура теряет структуру» (Аннинский, 1991).
Федоров А.В. Трансформации образа России на западном экране: от эпохи идеологической конфронтации (1946-1991) до современного этапа (1992-2010)Кинематограф остается эффективным средством влияния (в том числе и политического, идеологического) на аудиторию. Следовательно, изучение трансформации образа России на западном экране сегодня по-прежнему актуально. Среди задач, поставленных в монографии, - определение места и роли темы трансформации образа России в западном кинематографе с 1946 (старт послевоенной идеологической конфронтации) по 1991 (распад Советского Союза) годы в сравнении с тенденциями современной эпохи (1992-2010); изучение политического, идеологического, социального, культурного контекста, основных этапов развития, направлений, целей, задач, авторских концепций трактовки данной темы на западном экране; классификация и сравнительный анализ идеологии, моделей содержания, модификаций жанра, стереотипов западного кинематографа, связанного с трактовками образа России.Для исследователей в области политологии, культурологии, киноведения, медиакультуры, социологии, преподавателей, аспирантов и студентов вузов гуманитарных специальностей.Данная монография написана при финансовой поддержке гранта Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ, проект № 09-03-00032а/р «Сравнительный анализ трансформации образа России на западном экране: от эпохи идеологической конфронтации (1946-1991) до современного этапа (1992-2008)».
Послевоенные годы знаменуются решительным наступлением нашего морского рыболовства на открытые, ранее не охваченные промыслом районы Мирового океана. Одним из таких районов стала тропическая Атлантика, прилегающая к берегам Северо-западной Африки, где советские рыбаки в 1958 году впервые подняли свои вымпелы и с успехом приступили к новому для них промыслу замечательной деликатесной рыбы сардины. Но это было не простым делом и потребовало не только напряженного труда рыбаков, но и больших исследований ученых-специалистов.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Монография протоиерея Георгия Митрофанова, известного историка, доктора богословия, кандидата философских наук, заведующего кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, написана на основе кандидатской диссертации автора «Творчество Е. Н. Трубецкого как опыт философского обоснования религиозного мировоззрения» (2008) и посвящена творчеству в области религиозной философии выдающегося отечественного мыслителя князя Евгения Николаевича Трубецкого (1863-1920). В монографии показано, что Е.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.