Реки Аида - [76]

— Товарищ полковник! — закричал один из них. — Докладываю, что мы нашли проход под алтарем. Входить туда?

— Входить! — прорычал Бржозовский.

— Леокадия за Левицкого, Ханас, вот все, что я тебе скажу! Сегодня в полночь моя кузина выйдет из тюрьмы, а на Клечковской будет ее ждать молодой немец в коляске. И она с ним удалится в неизвестном направлении. Ее никто не будет преследовать… А с завтрашнего дня и я, и моя кузина хотим чувствовать себя в безопасности в этом городе… Час спустя, после того как ты отдашь мне Леокадию, из-за этого алтаря, — он указал головой на разбитый стол Божий, — выползет доктор Густав Левицкий собственной персоной, насильник дочери Елизаветы. Весь твой… — Протянул Бржозовскому скованные руки. — Почему бы тебе не снять с меня наручники, а, Ханас?

— Я знал, что ты во Вроцлаве, Лыссый, — прошипел Ханас. — И я решил сделать из тебя насильника… Моему самому лучшему человеку свою дочь велел похитить, а для полной конфиденциальности держал ее одну ночь в подвале, где она плакала и ей было грустно, а он ее охранял, этот хам и ворчун… А Артур лысый, как ты… Подверг страху мою единственную дочь! Это должно было выглядеть как настоящее похищение… Только на следующий день я послал ей мою старуху… А все это для того, чтобы ты не догадался об обмане! Весь Вроцлав тебя искал, наихудшая рептилия выслеживала тебя… Но никто мне тебя не привел… В обмен пихали мне в лапы разных лахудр… а в конце концов, ты сам ко мне пришел и привел мне человека, которого я преследовал всю жизнь… Который изнасиловал мою дочь и обманул меня, короля Подолья! Я должен быть теперь полковником Службы Безопасности или отцом, который должен отомстить за память покойной дочери и гаду глаза вырвать?

— Можешь не быть ни одним, ни другим, — объявил Попельский. — Потому что я могу тебя обмануть. Но я тебя не обману, Ханас!

— А откуда мне об этом знать? — Ханас брызгал слюной.

— Потому что я не преувеличиваю! — ответил Попельский. — И запомни, с завтрашнего дня я в безопасности в этом городе.

Наступило долгое молчание.

— Ты будешь в безопасности, — пообещал тихо Ханас. — Завтра будет объявление, что моя дочка Люся жива и здорова, а похититель пойман. Ты будешь в безопасности в этом городе, пока я в нем буду.

— А что с гадом? — спросил Попельский.

— Гаду я глаза выколю ложкой, — ответил Ханас. — Очень медленно и аккуратно выполню этот приговор. Но сначала издалека я покажу ему Люсю… Пусть хорошо насмотрится на своего ребенка…

6

Подвал дома на улице Пщинской, 22 изначально был кладовой, в которой много лет назад дядя Эберхарда Мока хранил изделия своего мясницкого искусства.

Теперь сидели в ней двое приятелей и вдыхали табачные ароматы. Одеты были празднично. Мок имел на себе темный двубортный костюм, белую рубашку и галстук в красную и желтую полоску, Попельский же — отлично сшитый черный костюм, черную рубашку и колоратку. Горячий чай, который они пили, и из одного, и из другого выжимал капли пота, так что хозяин дома ослабил галстук, а гость расстегнул колоратку — она торчала у него теперь с обеих сторон шеи, как уголки немодного, клееного, пристяжного воротника.

— Не хочу тебя критиковать, старина, — Попельский подцепил на вилку грубо отрезанный кусок заливной ножки, — но цвета твоего галстука, красный и желтый, не лучшим образом гармонируют с белизной рубашки и синевой пиджака.

Мок не ответил на эту критику гардероба, но полез в внутренний карман. Извлек из него галстук в полоску красную и синюю.

— А вот подарок для тебя. — Протянул ему ленту нежного шелка. — Я купил несколько дней назад на «шаберплаце»… Также не подходит для черной твоей рубашки… Несмотря на это завяжи его, Эди!

Попельский сбросил колоратку и под воротником завязал изящную петлю.

— Ты помнишь, брат, греческий миф о реке забвения? — спросил Мок.

— Что-то ты, Эби, сегодня какой-то рассеянный, — пробормотал поляк. — Сначала даешь мне галстук, потом опрашиваешь о мифологии… Как одно с другим связано?

— Имеет очень много общего, — сказал серьезно немец. — Люди выпивали воду из Леты, одной из рек Аида. Забывали тогда всю свою прошлую жизнь — для того, чтобы вселиться в новые тела. Мои предыдущие жизни — это были эти два цвета, — он ударил себя ладонью в грудь, — что у меня на галстуке. Желтый и красный, цвета Вроцлава…

— А это мои цвета. — Попельский посмотрел на свой галстук. — Цвета Львова…

— Мы оставляем уже навсегда наши города. — В глазах Мока заблестели слезы. — Никогда уже в них не вернемся. Ты уже уехал навсегда, а я уезжаю завтра… — Мок встал и полез на одну из полок. Некоторое время рылся среди банок, а потом вытащил из них квадратную бутылку водки Бачевского.

— Я купил ее во Львове восемь лет назад по делу Минотавра, — пояснил он. — Я ждал тебя с ней…

— Это наша вода из Леты, — прошептал Попельский.

Мок наполнил водкой стаканы. Медленно выпили всю их содержимое. Потом подцепили на вилки куски ножки и толстые кольца лука.

Сверху они услышали какие-то два голоса. Оба говорили по-немецки. Мужской лился свободно, женский запинался и отдавал явно польским акцентом. У Попельского расширились глаза.