Река Вуду - [10]

Когда я вошел в лавку миссис Фонтено, у меня возникло такое чувство, будто я разом вернулся в прошлое. Вырезанные из картона объявления, рекламирующие пилюли от печени, мужской лосьон для волос — одна капля, и все в полном порядке, — антисептик доктора Тихнора и прочие полезные вещи, были уже много раз клеены, переклеены скотчем к двери и окнам на то же место, где они висели еще сорок лет назад. Некоторые так выцвели, что их невозможно было прочитать.

За прилавком сидела девушка лет двадцати, страдающая избыточным весом, и читала журнал «Аллюр». Когда я вошел, она оторвалась от чтения и вопросительно на меня посмотрела.

— Привет. Миссис Фонтено здесь? — спросил я.

— Мисс Клэр, — крикнула девушка, и в проходе появилась величественная женщина лет шестидесяти с коробкой открыток «Холлмарк» в руках.

— Миссис Фонтено, меня зовут Элвис Коул, — представился я. — Надеюсь, вам уже звонил мистер Паркс из библиотеки.

Она окинула меня оценивающим взглядом, словно я мог представлять для нее скрытую угрозу.

— Звонил.

— Вы не могли бы уделить мне пять минут?

Миссис Фонтено снова принялась меня разглядывать, затем поставила коробку с открытками и проследовала в заднюю часть магазинчика. Двигалась она неуверенно и скованно, словно у нее болело все тело.

— Мистер Паркс сказал, что вас интересует ребенок, которого отдали на попечение штата, а потом приемным родителям.

При этих словах она приподняла одну бровь, ясно давая понять, что не одобряет такого поведения.

— Совершенно верно. Примерно в то же время, когда родился Макс.

Миссис Фонтено родила сына, Макса Эндрю, за шестнадцать дней до появления на свет Джоди Тейлор.

— Боюсь, мне про это ничего не известно. Я своих детей не отдавала.

В голосе у нее слышался ясный вызов, точно она предлагала оспорить очевидный факт. Руки она сложила на груди, словно молилась. Может, именно так и должны вести себя Лучшие в Мире Женщины.

— Я не имею в виду кого-то из ваших детей, миссис Фонтено. Речь идет о ребенке другой женщины. Возможно, вы ее знали или слышали какие-то сплетни.

Она снова подняла брови.

— Я не сплетница.

— Вилль-Платт — маленький городок, — не сдавался я. — Беременности вне брака случаются, но не слишком часто, а дети, которых отдают на усыновление, — и вовсе редкость. Может быть, кто-то из ваших подружек про это говорил. Или какая-нибудь тетка. Что-то вроде того.

— Нет и еще раз нет. В наше время к таким вещам относились не столь терпимо, как сейчас, и мы никогда не стали бы обсуждать подобные темы. — Она сильнее сжала руки и снова подняла брови, наградив меня знающей улыбкой. — Теперь людям наплевать на эти вещи. Делают все, что им в голову взбредет. Отсюда и все наши проблемы.

— Воины Христовы, вперед! — не выдержал я.

— Что? — нахмурилась она.

Я поблагодарил ее за то, что уделила мне время, и ушел. Так, в моем списке одной фамилией меньше. Осталось шесть.

Эвелина Маджио жила одна на втором этаже дуплекса, где следила за порядком, в шести кварталах к югу от лавочки миссис Фонтено. Дом оказался огромным белым монстром из вагонки, установленным на высоких кирпичных опорах на случай наводнения. Эвелина Маджио оказалась жизнерадостной женщиной лет шестидесяти, с крошечными зубками и слишком толстым слоем косметики на лице. Она успела дважды побывать замужем и дважды развестись. Открывая дверь, она продемонстрировала мне все свои зубы, а потом, вцепившись в мою руку, сказала:

— Боже мой, какой красавчик!

Она немного растягивала слова, совсем как Элли Мэй Клэмпет.[11] От нее пахло бурбоном.

Я провел с Эвелиной Маджио не больше сорока минут, и за это время она одиннадцать раз назвала меня «мой сладкий» и выпила три чашки кофе. Она поставила на стол маленький поднос с вафлями «Набиско» и объяснила, что их непременно нужно макать в кофе, но очень осторожно, потому что они быстро намокают и разваливаются. Потом она положила руку мне на плечо и сказала:

— Никому не нравятся размокшие вафли, дорогуша, особенно мне, старушке.

Похоже, ее разочаровало то, что я вовсе не за этим пришел. А когда я поднялся, чтобы уйти, поняв, что она ничего не знает про ребенка, отданного на попечение штата, она еще больше расстроилась. Я взял с собой две вафли. Я тоже был разочарован.

Следующие двадцать две минуты я провел с миссис К. Томас Берто. Семьдесят два года, тощая как жердь. Упорно называющая меня Джеффри. Она пребывала в святой уверенности, что я у нее уже бывал, а услышав от меня, что я первый раз в жизни в Вилль-Платте, поинтересовалась, уверен ли я в этом. Я ответил, что абсолютно уверен. Тогда она заявила, что я уже спрашивал ее про усыновление ребенка — и она в этом тоже абсолютно уверена. Я спросил, помнит ли она свой ответ, и она сказала:

— Ну разумеется, Джеффри. А вы разве не помните? Я тогда ничего про это не знала и сейчас тоже не знаю.

Она говорила это, мило улыбаясь, и я мило улыбался в ответ. Я воспользовался ее телефоном, чтобы позвонить миссис Франсин Лион. Та заверила меня, что будет просто счастлива со мной встретиться, но попросила перезвонить попозже, так как сейчас ей надо уходить. Я ответил, что непременно это сделаю, но затем она сказала, что мистер Паркс что-то говорил про ребенка, отданного на усыновление, но она ничего про это не знает и все же будет счастлива встретиться со мной позже. Я ответил, что в этом нет необходимости, и вычеркнул ее из списка. Тут подала голос миссис К. Томас Берто, наблюдавшая за мной из своего кресла: