Река твоих отцов - [46]

— Хорошо, — сказал Николай Павлович. — Сейчас подумаем, посоветуемся с людьми, как лучше помочь. — И стал объяснять Тихону и Михаилу Намунке: — Товарищ машинист говорит, что паровоз израсходовал запас воды. Котлы пустые. Поезд дальше идти не может. Надо нам организовать подачу воды из Тумнина.

Как ни объясняли орочам, что поезд без воды дальше не поедет, а стоять долго здесь не может, некоторые не только не поверили, но подумали, что над ними шутят.

— До Уськи ехал, а теперь вдруг нельзя? — удивился Еменка, сдвинув на затылок шапку-ушанку.

— Поезд помощи нашей просит: он пить хочет… — серьезно сказал Тихон.

Эти слова вызвали веселый смех. Послышались голоса:

— Зачем вода ему?

— Чем он пить будет?

— Что он, сохатый или медведь?

— А сколько воды надо ему?

— Две чумашки хватит?

Через полчаса на реке вспыхнули костры. Когда была выдолблена прорубь, оказалось, что до воды не дотянуться и просто ее не зачерпнешь. Тогда пустили в ход ремни.

— Становись, друзья, в две цепочки! — скомандовал Сидоров и опустил ведро в прорубь. Зачерпнув воду, он передал ведро Тиктамунке, тот — Матрене Хутунке, та — Валентине Федоровне, учительница — Василию Акунке. Так и пошло ведро по цепочке из рук в руки. Следом пошла берестяная чумашка, за ней другое ведро, снова чумашка… А вторая цепочка возвращала на реку пустые чумашки и ведра.

Над заснеженной тайгой медленно догорал закат. Вершины деревьев, долго стоявшие в алой изморози, вдруг погасли. Из-за сопок над потемневшим лесом показалась луна.

— Много, однако, пьет! — заметил старый Мулинка, подавая ведро доктору Шараку.

— Пускай пьет, был бы только здоровый! — пошутил доктор.

В работе время шло быстро. Луна уже успела подняться над долиной. Туманное облачко, скрывавшее ее вначале, рассеялось, и теперь, круглая, полная, она спокойно лила свой белый свет на Тумнин.

К десяти часам вечера на паровоз было подано более тысячи ведер воды.

— Хватит, пожалуй! — крикнул машинист.

Начальник поезда хлопотливо забегал вдоль вагонов, отдавая какие-то распоряжения. Затем пошептался с машинистом.

— Кому нужно в Совгавань ехать, — пожалуйста, садитесь! — предложил начальник.

— В Совгавань не надо, а вот детишек прокатить надо! — сказала Матрена.

Ребята уже успели забраться в вагон. Потом не спеша сели пожилые люди и даже старики со старухами. Медленно, затем все быстрее задвигал паровоз стальными рычагами и, обогнув Северную сопку, набрал скорость.

Через час поезд задним ходом вернулся из Монгохты в Уську. Постоял минут пять, пока пассажиры сошли, и на всех парах помчался по своему маршруту.

— Пэдэм нэйво! — закричали ему вслед. — Спасибо! Бабушка Адьян, которая тоже была в числе первых пассажиров, подошла к Валентине Федоровне, не скрывая своего восторга.

— Такое счастье поезд, что сказать не могу!

Она взяла под руку ожидавшую ее столетнюю Анну Васильевну и повела в дом для престарелых.

— Жаль, плохо вижу я, — вздохнула Анна Васильевна. — Большой праздник этот поезд!

— Такого в Уське еще не было! — одобрительно закивала Адьян. — А ты, мамача, не горюй, что плохо видишь. Теперь в большой город съездить можно, там глаза твои быстро вылечат.

На лице самой старой орочки весело задвигались морщины.

В доме, где жили на покое престарелые орочи, в эту ночь никто не спал. Сидели на полу на меховых подстилках, курили и вспоминали свою прошлую кочевую жизнь. В этом просторном доме, который содержится за счет государства, находились не только старейшины орочских родов, как Анна Васильевна Акунка. Главным образом здесь обитали совершенно одинокие люди, единственные представители когда-то больших родовых стойбищ. Такими были бабушка Адьян, старый Быхинька, хромой, ходивший на костылях.

Они говорили о первом поезде, как о каком-то великом, сверхъестественном чуде, жалели о прошедшей жизни, делились мыслями о настоящем и не боялись заглядывать в будущее.

…Много зим тому назад была и у бабушки Адьян семья. Муж погиб на охоте. Дети один за другим умирали маленькими. Оставшуюся в живых единственную дочь купил в жены охотник из рода Голунка. Но не прошло и двух лет, как этот род весь вымер от оспы.

Адьян в ту роковую весну гостила у дальних родичей. А вернувшись к дочери в начале лета, она уже не застала стойбища Голунка. Там начисто сожгли все юрты, чтобы худая болезнь не перекинулась к соседям…

С тех пор Адьян жила у разных людей. Нянчила детишек и получала за это кров и пищу. Когда орочи начали селиться в Уське, переехала туда и Адьян. Первое время по-прежнему ютилась у чужих, а когда построили дом для «безродных», попросилась туда.

— Спасибо, дожила до хороших дней, — посасывая морщинистыми губами трубку, сказала она. — Буду еще жива, в город поеду. Много денег не надо, чтобы в город поехать. Шкурку выделаю, тапочки сошью, продам и соберу деньги на билет…

— Я, однако, тоже в город поеду, — сказал Быхинька. — Доктор говорил, в городе вместо костылей ногу приделать можно. На костылях стало худо. Зимой, когда снегу навалит, трудно пройти.

Только в третьем часу ночи бабушка Адьян поднялась с меховой подстилки и повернула выключатель. Но еще долго не могла уснуть.