Река твоих отцов - [25]

Однако спустя два месяца, когда, казалось, случай с коровой уже был забыт, неожиданно все выяснилось.

Весна выдалась дружная. В конце мая сошел снег. Вскрылся Тумнин, и в течение нескольких дней река унесла в море весь лед. Стало тепло, и Валентина Федоровна со своими юннатами принялась за огород.

Посмотреть, как сажают овощи, пришли чуть ли не все жители Уськи. Одни смотрели на учительницу с недоверием, другие, наоборот, не только верили ей, но вызвались помогать.

— Из этих семян, что мы кладем в землю, вырастет не меньше пуда морковки, — говорила она.

И вот кое-кто решил проверить, правду ли говорила учительница. Федор Копинка, тот самый, кто вместе с шаманом угнал корову, пробрался ночью на школьный огород, разрыл руками грядки и, не найдя ни одной морковки, крадучись побежал к шаману. Тут перед ним и появились Вася и Кирилл.

— Что на огороде делал? — спросил Кирилл.

— Ничего не делал.

— Правду говори, дядя Федор. Что делал? — настаивал Кирилл.

Копинка оттолкнул ребят и хотел было пойти дальше, но в это время подбежали и Коля, и Олег, и Саша.

Они окружили Копинку. Видя, что дело плохо, старик сказал:

— Врет учительница. Говорила, что пуд морковки вырастет, а я ни одной там не нашел…

— Так ведь только вчера посадили! — с возмущением закричал Вася. — Она только к лету вырастет! А ты, дядя Федор, всю грядку испортил…

— Ничего не портил…

— Нет, испортил. Мы видели, — вмешался Олег. — Надо Николаю Павловичу сказать.

Назавтра весь поселок узнал, что Федор Копинка разрыл две грядки на школьном огороде. Старика вызвали в сельсовет. Когда ему пригрозили штрафом, он тут же во всем признался. Рассказал, как шаман подговорил его и корову угнать, и огород разрыть…

С этого дня вера в шамана окончательно поколебалась. Даже старики и старухи, которые частенько приходили к нему на камлание, начали сторониться Хутунки.

* * *

Хороша дальневосточная осень!

Весь день над тайгой стоит чистое, светлое небо. Редко когда набежит на него облачко. А если набежит, то не задержится, а проплывет по краю небосвода, ничуть не омрачив его. Солнце, поднимаясь из-за горных вершин, золотит буйную зелень леса, и она кажется чуть пожелтевшей. Присмотритесь к тайге, и вы увидите, что это не желтизна осени, обычная в эту пору, скажем, в среднерусской полосе. Листва таежных деревьев в сентябре не вянет, а как бы покрывается по краям загаром; нигде на таежных просеках еще не видно опавших листьев. В полдень, когда солнце достигнет зенита, уже не чувствуется зноя, и легко вдыхаешь напоенный медом терпкий воздух тайги. Как он прозрачен и чист! От звонких горных ключей и стремительных водопадов, с шумом несущихся с отвесных сопок, веет живительным холодком.

А какие вечера здесь осенью! Какая сказочная луна плывет над тайгой, как светел лес! Ветер слегка покачивает столетние дубы, тополя и клены, и, переливаясь серебром, весело шумит на них листва…

Праздник урожая был назначен на воскресенье. Рано утром, едва взошло солнце, школьники вышли украшать площадь. Они подмели дорожки, посыпали их желтым песком, развесили на заборе бумажные флажки.

Вышел на крыльцо Саша Намунка с гармонью, которую Сидоров недавно привез ему из города. Стоило Саше растянуть мехи, как на площадь стали стекаться люди.

Орочи полюбили новые, советские праздники, которые стали отмечать с приездом Сидоровых. Хорошо прошло Восьмое марта. Потом два дня гуляли в мае. В конце учебного года устроили большой школьный бал и тоже пригласили на него всех жителей Уськи. И вот опять — праздник урожая.

В чем будет заключаться этот новый праздник и почему его так назвали, не все догадывались. Но раз площадь украсили флажками и с утра играет музыка, — будет веселье. Кое-кто, перед тем как пойти на площадь, подмел у себя на дворе и вывесил красный флаг на крыше.

Оделись по-праздничному.

Многие никогда не видели гармони и, обступив музыканта, старались постичь тайну этого удивительного инструмента.

— Сто зим живу, наверно, а в первый раз вижу такой веселый ящик! — говорила бабушка Акунка, садясь на нижнюю ступеньку крыльца. — Ай-я гини! Помирать совсем неохота!

— Зачем помирать? — сказал Тихон. — Живи, атана, сколько хочешь.

— Ладно, чего там, — закивала головой бабушка и принялась раскуривать трубку. — Однако, танцевать не могу.

Пришли Сидоровы, доктор Шарак. Орочи подходили к ним, здоровались за руку.

— Наверно, говорить будешь? — спросила учителя старушка Адьян. На ней был синий сатиновый халат, расшитый розовым узором. На голове — белый, в горошину, ситцевый платок.

— После, Лукерья Ивановна. Пускай народ погуляет, повеселится.

В это время к учительнице подбежал Кирилл Батум.

— Вальс, Валентина Федоровна.

— А наступать на туфли не будешь?

— Не буду. Научился.

А Валя Акунка пригласила на тур вальса доктора.

— Ну, а ты, Николай Павлович, чего стоишь? — спросила Адьян.

— Никто, не берет, — пошутил учитель. — С вами, что ли, потанцуем?

Старушка попятилась, но учитель тут же подхватил ее и пошел кружиться.

В самый разгар веселья на площадь въехала телега, разукрашенная цветами и лентами. Цветной бумагой были обернуты оглобли и дуга, под которой глухо звенел жестяной колокольчик, снятый с оленя. Телегу тащила низкорослая лошадка. Грива у нее была заплетена в две тугие косички с алыми лентами. Лошадь вел под уздцы Тихон, которого никто не узнал, потому что на лице у него была маска — сердитая медвежья морда с оскаленной пастью.