Река на север - [36]

— Я еще не нарушил конвенцию, — напомнил он, чувствуя, что сегодня больше не в силах работать.

— Завтра... — сказала она, многозначительно притопнув тапочкой.

Спросонья она иногда говорила басом и одно время утверждала, что таракан без головы живет девять дней и умирает от голода. Может быть, она была по-детски непосредственна, а он не понимал ее?

— Что завтра? — удивился он.

Когда она поворачивалась и бежала торопливо, как на телефонный звонок, он не мог спокойно смотреть на ее бритые ноги с растопыренными пальцами, без единого волоска и в мелких жестких бугорках, и поэтому она носила длинные, широкие халаты.

— Завтра нарушишь... — назидательно ответила она, и глаза ее с саркастической ухмылкой совершили то, что давно уже не задевало: привычно оценили от черепа до уровня пупка с некой задержкой в последнем пункте, веки подергались, вернулись на место, и на лице снова застыла совиная маска.

Он вдруг понял, что для успешной работы ему ежедневно требуется адреналин в крови.

— Бабка надвое сказала, — проворчал он, отворачиваясь.

Кому нравится, когда тебя беспричинно учат? Одно время, чтобы удержать его, она уступала при первом нажиме. Ничего путного у них все равно не выходило — больше суеты или вялости даже при наличие соперников, валяющихся на диванах.

— С тобой трудно разговаривать, — упрекнула она.

Чего она от него хотела? Они давно пережили все стадии недомолвок и иллюзии тоже. Требовать что-то друг от друга? Жизнь и так вошла в привычку. Нервозность стала нормой. Она любила его только тогда, когда у него появлялись деньги.

— Я тебя прошу... — устало произнес он.

— Это наш последний разговор, — предупредила она.

Он запрокинул руки на шею, вздохнул и внимательно посмотрел на нее.

Если бы он любил ее, как прежде. При всех их неудачах последние годы они когда-то были счастливы тем, что спали порознь. И все-таки, несмотря ни на что, она еще снилась ему по ночам.

Вспыхнула от негодования:

— Я не знаю, не знаю, что с тобой сделаю! — выкрикнула почти на одном дыхании и ушла, в который раз потеряв тапочку в проеме двери.

Когда-то он ее любил настолько, что женился без оглядки. Она сама красиво теряла голову, во всю силу женского кокетства — вначале это даже нравится, если это происходит только с тобой. Еще бы! Потом, к сожалению, однажды от этого отказываешься — от подобного взгляда собственника на вещи. По сути, он так и остался романтиком. Женщины любят беспричинность, а он умел быть великодушным, но только не сейчас, сейчас он слишком несправедлив и причиняет ей страдания, но ничего не мог с собой поделать, будто все вертелось независимо от них самих. Одно он понял: фразу он забыл начисто, и это было важнее всего.

* * *

На следующий день он представил: наверняка смазливая мартышка, азиатские черты на лице с кулачок, неизбежно — бесстрастные карие глаза в черной опушке, смуглая кожа — что еще можно увидеть на Гончарной — и капризом поджатый ротик, жаждущий развлечений, словом — маленькую кривляку, а увидел совсем другое.

— ... жаркий день... — посетовала Изюминка-Ю и, пошевелившись, провела легкой рукою по высокому лбу.

"У сына губа не дура", — решил Иванов, косясь на ее загорелое лицо и буратинно-детский рот с чуть вывернутыми губами, которые она не умела подчинить себе — женщина, повзрослевшая в университетских общежитиях? Чуть-чуть не так, чуть-чуть не этак — дурноватый ли вкус в отношении туфель и губной помады? Свежий запах мыла? Он сразу не понял. Потом он ее научит (прикинулся мечтателем): никогда не выбирать сандалии в детских отделах, даже если у тебя маленькая, аккуратная ножка и тебе это по вкусу, не носить ситцевых платьев пестрого покроя, от которых рябит в глазах, и главное, не делать вид, что тебе нравится, когда на тебя смотрят. Самые приятные женщины те, которые существуют для единиц, которые не всем говорят "да" и взгляд их не дерзок, а тверд. Однажды ты сам удивляешься тому, что научился спокойно смотреть на них. Хороший, крепкий костяк. Художника всегда больше, чем всего остального. В конце концов все твои неизбежные мысли — о других, к этому надо привыкнуть.

Она выглядела почти хрупкой, если бы не явно спортивные плечи. И кожа... не надо было быть даже знатоком — просто ценителем или созерцателем. Он с одного взгляда понял, какая она свежая и упругая. Он невольно представил, как под платьем мышцы перекатываются атласными буграми, и подумал, что на его вкус грудь немного маловата, но это ровным счетом ничего не значило. Волосы, выгоревшие на солнце и от этого хранящие свой естественный цвет красной бронзы лишь у корней, от природы вились и сейчас были распушены, как цыганская юбка вокруг талии, закрывая хорошо вырисованные глубокие скулы. Прямой взгляд голубых глаз — вначале даже не поймешь, из каких глубин, — погружены в себя на фоне шевелящегося огня рыжеватых искр. И все равно — слишком часто он встречал таких красавиц, чтобы доверять собственным чувствам.

— Да, — согласился Иванов и посмотрел вниз.

Там, среди перекрещивающихся балок, забитых окон и свисающих дранок старого дома, — руки в брюки — стоял человек — явно третьего сословия с лицензией на убийство. (По аналогии вспомнил господина-без цилиндра.)