Река, что нас несет - [98]

— Раз, два… раз, два… раз, два…

Паула накинула ему на плечи чье-то пальто… Он и правда продрог в мокрой одежде. А может быть, вспотел?.. Сейчас для него это не имело значения, как и сломанная нога… Да, и сломанная нога тоже… Хотя именно она была компасом, который указывал путь к жизни! В сломанной ноге он лучше чувствовал биение крови, могучее, непреодолимое! Он спасет мальчика!

Но тут он очнулся от грез: его потрясли недоуменный взгляд Сухопарого и смущенный — Американца. Ропот все возрастал… О господи! Неужели и эти люди вмешаются в его дело! Он чувствовал, как ропот все растет и сейчас захлестнет его, разбуженный верой в неизбежность рока; ненавистью — несправедливой, чудовищной, но от того еще более непреклонной — к Прометеям, которые бросают вызов богам; всей тяжестью тысячелетнего смирения перед бедой, перед верховными и мелкими жрецами, перед тем, что удобнее всего называть судьбой или «волей божьей». Он еще больше укрепился в своем решении и впервые после Италии почувствовал себя борцом. «Во имя господне! — подумал он, — Во имя всемогущего бога!» Неужели эти страхи, эти обветшавшие предрассудки помешают ему спасти человеческую жизнь? Нет, его устремления, его кровь, отбивающая удары, словно боевой барабан, уверенность, что сейчас решается его собственная судьба, делали его непобедимым. Он не отступит, какой бы жестокой ни была борьба.

А с этой минуты борьба действительно стала жестокой. Даже Американец заколебался. Уже потом он скажет, что знал об искусственном дыхании, но никогда его не делал, и ему показалось, что полчаса — срок слишком большой. Остальные же с самого начала были против, но взгляд Шеннона прежде всего обратился на артельного.

— Давай, Американец, давай! Мы еще только начали!.. Раз, два… раз, два… раз, два…

Обжора не выдержал.

— Оставьте его, оставьте! — всхлипывал он.

— Замолчи, Обжора!

— Бедняжка!.. Может, оно и к лучшему! Чем вести такую жизнь, уж лучше умереть! Лучше умереть! Оставьте его в покое!

Потрясенные сплавщики поддержали его. И Шеннон понял: для них было святотатством, надругательством над покойником все, что сейчас с ним делали, как если б поставили машину в святом месте.

— Бог его взял! — пробормотала какая-то старуха, неведомо откуда появившаяся, и перекрестилась.

— Раз, два… раз, два… раз, два… — еще настойчивее отбивала удары кровь, еще настойчивее повторял голос.

Никто не говорил. Но короткую команду Шеннона уже сопровождала не тишина, а какой-то странный ропот, который он ясно различал. Он с трудом подполз к маленькому телу, продолжая считать. Он знал: стоит смолкнуть его резкому голосу — и погаснет свет, а вместе с ним угаснут во мраке жизнь и надежда. Бедный Обжорка не подавал никаких признаков жизни. Неподвижный кадык выпирал на шее, на раскрытой груди торчали ребра, глаза были неподвижны, рядом с ним натекла лужа воды… [Ценной сел возле него и с вызовом обвел взглядом собравшихся. Едва его взгляд останавливался на ком-нибудь, человек отводил глаза, и ропот смолкал. Но тут же снова возникал за спиной Шеннона.

— Лучше послать за священником, — пробормотал кто-то.

— Мы и сами крещеные, — произнесла все та же старуха. И шепот стал еще явственнее. Люди молились. Шеннону оставалось лишь прервать на миг свой счет и крикнуть всем наперекор:

— Паула! Молись и ты! Чтобы он выжил!.. Раз, два… раз, два… раз, два…

Американец и Сухопарый машинально продолжали делать искусственное дыхание. Американец сбросил сомбреро, пот градом стекал по его лицу. Шеннон посмотрел на часы — прошло сорок минут. Люди молились уже в полный голос, за исключением нескольких сплавщиков. Обжорка был по-прежнему неподвижен. Среди многих голосов Шеннон различал голос Паулы и, казалось, улавливал в нем веру и в себя, Ройо. Четырехпалый, сложив руки крестом и воздев очи к небу, шептал «De profundis». Шеннон продолжал считать, сдерживая людей взглядом, словно укротитель диких животных.

Но и он уже понимал, что долго так продолжаться не может. А что, если битва уже проиграна? Что, если они борются не за живого человека, а за труп? Он наклонился и потрогал мальчика. Мокрое тело уже не казалось таким холодным. И надежда вновь воскресла в Шенноне.

Но она жила только в нем одном. Всеобщая враждебность ощущалась ясно. Возможно, сейчас Сухопарый произнесет мрачные и полные смирения надгробные слова. Кончится битва, и снова закуют в цепи Прометея, и снова орел из мифа сделает труп своей добычей и станет клевать печень героя. Но тут послышался цокот копыт на дороге и над плечами собравшихся показалась голова всадника. Живой, энергичный голос уверенно произнес:

— Что здесь происходит?

Не переставая отсчитывать биение пульса, Шеннон заметил, что люди расступились и притихли, только Паула молилась. Человек в черном направился к нему.

— Это дон Педро, — сказал кто-то.

— Что я вижу! — воскликнул тот, подходя, и в голосе его прозвучало преувеличенное, почти насмешливое удивление. — Неужели вы решили научиться чему-то хорошему?.. А, это вы… Я так и знал, разве им до этого додуматься.

— Он умер, дон Педро, — заявил какой-то крестьянин, снимая с головы берет.