Регистраторша ЗАГСА - [103]

— Отчего ты сегодня такой, точно поросенка в воду опустил?

Я пояснила, что означает это образное выражение. Ответ был таков: утомился, несколько ночей перегонял из Полтавы какие-то машины.

Мама ему:

— Вальтер, картошку и помидоры есть будешь?

— Буду. Вальтер любит картошку и помидор, — обрадовался солдат и сел к столу.

Когда он поел, я предложила:

— Если хотите, можете отдохнуть на кушетке. Я сейчас уйду, тут никого не будет.

Он посмотрел через открытую дверь на кушетку и утвердительно кивнул головой. Затем подошел к кушетке, утомленно сел, облокотившись спиной о стенку, завешенную ковром из разноцветных лоскутов, потянулся и вдруг решительно выпалил:

— Русские прут. Немцы сдают Полтаву.

Я опустилась на стул и молчу, не дышу. Очевидно, мой взгляд был настолько выразительным, что Вальтер решил быть откровенным до конца и рассказать все, что ему известно. Оглянувшись, он вполголоса промолвил:

— Киев скоро будет у русских. — И для вящей убедительности добавил: — Вальтер говорит правду.

Овладев собою, говорю ему:

— Вальтер — хороший человек.

Он протянул мне руку, улыбнулся и тоном очень уставшего, измученного человека попросил:

— Я засну на часок-другой, пускай матка разбудит, — и показал на часах, когда именно будить его.

— Спите спокойно, все будет в порядке.

С благодарностью посмотрел на меня, порывисто сбросил кожаный ремень со штыком, равнодушно бросил его под стол и лег, с наслаждением вытянув больные ноги. Потом, спохватившись, снял пилотку, минуту помял ее в руках, не зная, куда положить, и, продолжая прежний откровенный разговор, оказал о себе, как и обычно, в третьем лице:

— Вальтер любит правду. Вальтер не любит фашизм.

Тут он решительно, как бы не желая пускаться в подробности, закрыл лицо пилоткой.

Я вышла, тихо прикрыв за собою дверь. Маме, хлопотавшей на кухне возле плиты, сказала, что Вальтера нужно разбудить через два часа, как он просил.

Она шепотом спросила:

— Что он сказал о Полтаве?

— Скоро будет у наших… Молчите.

— Буду молчать. Пускай поспит. Ему же надо домой пробираться.

Под вечер, вернувшись с огорода, что на лугу, мама сообщила нам:

— Вальтер уже не придет. Все немцы покинули обувную фабрику.

29 августа

Сегодня уже и не веришь в то, что пережили мы вчера. Черное, смертоносное несчастье крутилось над нашим домом. Крутилось, но не свалилось, как говорит мама.

По маминому «графику» сегодня мы должны убирать картошку на Шполянке. Решили повременить: руки не слушаются и сейчас еще дрожат от одной мысли, что могло бы произойти. Подождем, успокоимся, пускай развеется память о вчерашнем.

Любопытно: когда мы переживали опасное событие, то все действовали дружно, спокойно, уверенные друг в друге.

Страх, это противное чувство, крепко сжимающее сердце, куда-то отступил и вот теперь мстит, издевается.

С чего все началось? Да со встречи на улице. Вчера утром иду не спеша домой. Мысленно смакую картошку и помидоры и соображаю, как лучше спланировать день, чтобы выгадать немного времени для себя. Вдруг передо мною появилась, точно выросла из-под земли, Наталка. Ей явно не по себе. Требует:

— Иди скорее домой!

Молча, не расспрашивая, спешу за ней. Догадываюсь, что кто-то ожидает меня.

Через несколько минут, когда мы были уже возле калитки, сестра шепнула:

— Прибежала через вишенник Фрося. Арестовали Мотю.

На минуту, помню, у меня перехватило дыхание, потемнело в глазах. Белый свет померк.

В моей комнате ко мне бросилась Фрося.

— Когда ее взяли? — тут же спросила я.

— Да вот только что полицейский увел в полицию, не сказав, за что и для чего. Мотя успела схватить на руки Леню. Мать с отцом слегли от такой беды, не знаю, что с ними сейчас, а я оставила работу и вот прибежала к вам.

Когда Фросю, раскрасневшуюся от волнения и от бега, немного успокоили, она продолжала:

— Я прибежала вас предупредить, договориться, что дальше говорить и делать. Если Мотю взяли не из-за мужа, а ошибочно, вместо меня…

— Тогда, проверив и убедившись, что у Моти имеется броня, выпустят и вас. Это, видимо, чей-то донос в гестапо, что вы не поехали по «тотальной», — рассуждаю я, взяв себя в руки. — Идите к зданию полиции и попробуйте узнать, что с ней. Вы сестра, вам можно.

— Я пойду за ней и буду наблюдать, что произойдет, — сказала сестра, и всем нам стало легче. Хотелось верить, что полицейский ошибся. В самом деле, кто же мог специально доискиваться, как взята была браня для Фроси? Но в то же время душу точил червяк беспокойства. Могли же обратить внимание на то, что я довольно часто навещаю дом Фроси, заподозрить неладное. Вот и проверили, как взята была броня для девушки там, на бирже. Понесла же меня нелегкая тогда с биржи к ним!

Сердиться на себя было однако же поздно. Фрося, должно быть, догадалась о моих мыслях и, уходя, оказала:

— Не волнуйтесь, я знаю, что оказать, если дело обернется худо. Копия моей метрики спрятана, отвечу за все сама, вас не выдам!

Когда Фрося направилась в полицию (через вишенник и кирпичный завод), а вслед за ней ушла Наталка, мы с мамой бросились прятать все то, что нужно было скрыть. Обычно спокойная и решительная, мама в этот день нервничала, суетилась и то и дело повторяла: «Придут за тобой, скажу — на участке. Ты никуда не пойдешь». Ее решимость отстоять дочь была понятна. Возражать было невозможно. Наталка появилась на пороге кухни, и мы услышали: