Рефлексы фонемы <ě> в смоленском диалекте начала XVII в. - [3]
Правильное употребление ѣ:бѣдных.
Замена ѣ на е: перед твердыми согласными — белых, белого, бедным (3×), бедныя (2×), деланых, неделаных, на лесы, меру, Порецкое волости, хлеба (2×), на тех, на тех же, от тех, с тех жя; перед мягкими согласными — дети, сеят(ь), за реки (В. мн.).
Замена е на ѣ:воѣваныя, воѣвоннымъ.
Аналогичную картину представляет текст №8, состоящий из трех челобитных («Челобитные крестьян Порецкой волости об обороне от изменников, крестьян Щучейской волости Ивана Лисуна с товарищи»).
Правильное употреблениеѣ:дѣялося.
Замена ѣ на е: перед твердыми согласными — бедных (3×), бедным (2×), белого, девку, деланых, неделаных, изменники, изменников (3×), мелкую (2×), Порецкую волость, Порецкой волости (3×), хлеб (2×), с хлебом, на тех (3×); перед мягкими согласными — двесте[4], деялося (2×), на… недели (2×), Мотвеяв, Ондреявы, Тимоѳеява (В. ед.)[5]; в конце слова — те (2×).
Замена е на ѣ:ѣсть (3 л. ед. ч. наст. вр. от глагола «быти»), трицать сѣмъ.
То же соотношение примеров с исторически правильным и неправильным употреблением буквы ѣ находим и в тексте №34 («Челобитная крестьян Щучейской волости об обороне»).
Правильное употребление ѣ:под Бѣлую.
Замена ѣ на е: перед твердыми согласными — бедным (2×), не ведаем (2×), верават(ь) (2×), к… делу, к засекам, засек (Р. мн.), для крепости, во… места (= вместо), победные, свет; перед мягкими согласными — засеки, теми, Алексеявичу, Олексеявич; в конце слова — сабе.
И в других челобитных ситуация с буквами ѣ и е примерно такая же. Очевидно, что в начале XVII в. произношение [е] на месте *ě в смоленских говорах уже имелось. Однако замена <ě> на <е> не была, по-видимому, стопроцентной, так как в исследуемых текстах представлены написания еще двух типов, которые свидетельствуют о том, что судьба фонемы <ě> в смоленском диалекте была неоднозначной.
Во-первых, в некоторых случаях представлены орфограммы, где на месте этимологического *ě находим букву и:
Позиция перед твердыми согласными: дівка 241 (при неоднократном дѣвка, девка ib.), два чіловіка 241 (при неоднократном человѣк ib.), в его миста головы 141, Хринов (фамилия) 141.
Позиция перед мягкими согласными: истъ (3 л. ед. ч. наст. вр.)[6] 242, місеца (Р. ед.) 137, Кириева (Р. ед.) 16, у… Киріева 16, Мосіев сын 250, Сергиев 13, Сергіев 250, Тимоѳияв сынъ 159[7].
Кроме того, отмечены написания: дозрит(ь) 67, дозрил 45, смотрилъ 103, смотрив 226, пересмотрити 103, но появление здесь звука [и] может быть объяснено не только фонетически, но и морфологически — аналогией с глаголами, имеющими инфинитивную основу на ‑и.
П. А. Расторгуев, изучивший рукописные и печатные материалы с записями смоленского диалекта XIX — начала XX в. и сам проводивший в 1929—1931 гг. полевые наблюдения над говорами многих населенных пунктов на территории Смоленщины, приходит к выводу о том, что [ě] тут совпал с [е]. «Следы старого ѣ, — пишет П. А. Расторгуев, — имеются иногда в положении его в начале слова под ударением в словах есть (в значении ‘кушать’) и ехать, здесь имеем и: и̯ист’ и̯ихът’ причем слово и̯ист’ чаще встречается, чем слово и̯ихът’» [Расторгуев 1960: 55]. Форма истъ, как видим, отмечена и в исследуемых текстах. Наличие такой огласовки фиксирует также Е. Ф. Карский: ись («ест») (Ржев) [Карский 1955: 214]. По его наблюдениям, употребление [и] на месте ударного <ě> распространено в белорусских говорах на южных и северных окраинах (напомним, что к белорусским говорам он причисляет и те, которые по современной номенклатуре считаются русскими смоленскими — см. «Этнографическую карту белорусского племени» в [Карский 1903]), причем Е. Ф. Карский полагает, что на юге такое произношение — результат украинского влияния, а на севере — новгородского говора [Карский 1955: 214]. Есть случаи написания и вместо ѣ в слоге под ударением (и обратные замены) и в «Летописи Авраамки» XV в., писец которой предположительно был выходцем из Смоленска. Е. Ф. Карский считает, что они появляются в качестве заимствований из севернорусского или юго-западного оригинала [Карский 1955: 216]. «Пам. обор. См.» оригиналов, естественно, не имели, поэтому следует предположить, что здесь за меной букв ѣ и и стоит живое произношение. Видимо, в начале XVII века [и] звучало на месте <ě> в некоторых словах не только на севере и юге территории, определяемой Е. Ф. Карским как белорусская, но и на востоке ее — в собственно смоленских говорах. Судя по картам ДАРЯ, в единичных случаях произношение [и] и даже более архаичных вариантов — [е̂], [и͡е] встречается в разрозненных населенных пунктах смоленской группы говоров и сейчас [ДАРЯ 1986: карты 40, 41]. Скорее всего, с тем, что [е̂] в некоторых случаях давал рефлекс [и], связано и наличие в изучаемых текстах случаев мены букв е—и в ударных слогах: за недожевку (за то, что недожила положенный срок у хозяина) 226, по стишкам (ср. контекст: по дорогам и по стишкам сторожи поставил) 11[8], Ловринтеяв сын
