Редкие земли - [38]

Вот именно в этот энергетически мощный период произошло ЧП с Никодимчиком.

Желая закрепиться в мироздании на веки вечные, верхушка начала вырабатывать исторический документ, именуемый далее «Первая хартия корпорации „Таблица-М“. На эти полусекретные „сэшнз“ нередко приглашались посторонние, но близкие фигуры из либеральной общественности. Вот, например, от словесности там пару раз был романист Базз Окселотл. Он как-то не очень адекватно испускал якобы понимающий хохоток, после чего, ничтоже сумняшеся, делал быстрые записи на салфетке. Можно себе представить, какие идеи будущей хартии особенно заинтриговали старого сочинителя. Ну скажем:

«…Время российского „Клондайка“ на исходе…

…Пора прекратить бессмысленное «забивание стрелок», крышевание, траншейную войну и терроризм…

…«Таблица-М» берет на себя серьезные обязательства по окончательному искоренению криминала из своих структур…

…Из нашего лексикона будут удалены жаргонные речения, вроде «откат», «распил», «занос», «разводка»…

…Пора подвести черту под «войной компроматов», под использованием в этой войне нарушений финансового законодательства, совершенных в ту пору, когда этого законодательства не существовало; иными словами, нужно побудить власть обнародовать некую «очистительную амнистию»…

…Для начала корпорация «Таблица-М» объявляет о переходе к полной прозрачности своих текущих финансовых операций. С этого момента корпорация полностью отказывается от «черного нала» и «конвертов». Она переходит к чековой системе оплаты труда. Все служащие и рабочие корпорации будут обязаны ежегодно составлять налоговые декларации. В свою очередь сама корпорация декларирует все свои доходы и ежегодно направляет в казну свой корпоративный налоговый чек…

…«Таблица-М» призывает всех партнеров по бизнесу последовать ее примеру, что, безусловно, приведет к возврату капиталов из заграницы, то есть…»

За окном надрывалась из последних сил злая мартовская пурга. Вот это Ген вспомнил отчетливо. Все собравшиеся вокруг огромного овального стола говорили одновременно. Он хотел было на правах члена триумвирата оборвать этот базар и приступить к формированию пунктов хартии, когда заметил, что один из трех членов триумвирата отсутствует. За столом не было Ашки. Оглядев зал, он увидел ее в темном углу возле окна. Она стояла лицом в пургу, положив обе руки на затылок, что придавало ее тоненькой фигурке какую-то совсем уже лишнюю стройность и почти невыносимое очарование. Рядом с ней с некоторой столбообразностью высился мужчина, в котором он не сразу опознал Макса. Почему он не сразу понял, что это Макс? И почему, даже не опознав Макса, он сразу почувствовал, что происходит что-то непоправимое в его судьбе?

Оставив спорщиков, он пошел туда, в темный угол под огромным окном, в котором непрерывным потоком неслись космы пурги.

Он застонал и даже как-то взметнулся на своей шконке. Надеюсь, что хоть стона моего не слышат Фил, Алекс и Игореха, эти притомившиеся мастурбаторы. Ни одной картины не могу оживить из исторических дебатов по хартии. Винегретный поток валится в тартарары. Даже пристально оглянувшись назад, не могу разобрать, чья борода там мотается, чья бритая башка катится в лузу. Только и осталось: иду псевдонебрежным шагом, как будто просто встал, чтобы размять затекшие конечности, потягиваюсь, якобы разминаю суставы, будто бы и не замечая, что кто-то там стоит в темном углу, а на самом деле приближаясь с каждым шагом к резкому повороту судьбы.

Теперь он видел их отражения в темном стекле. Черт побери, всякий становится моложе и, стало быть, красивше в этих темных отражениях, но эти двое, Он и Она, этот космический выродок и его вечная мечта, казались умопомрачительно великолепной юной парой.

Еще один шаг, и Ген услышит их беседу и по первому же слову поймет ее содержание. Шаг сделан. Он застывает в мнимой задумчивости. Он слышит ее голос:

«Каждый день одно и то же. Ну сколько это может продолжаться?»

Теперь он слышит его голос:

«Ну что ты хочешь? Каждый год „снеговая уродина“ гадская нас доводит! Пять месяцев зимы — отдай не греши!»

Так вот они о чем говорят — просто о зиме, об этих бесконечных метелях. Он сделал еще один шаг и оказался между ними.

«Ген, ты посмотри, что творится! — сказала она. — Мы так до дачи не доберемся».

«Ну и ночуйте в городе», — сказал Алмаз.

Вдруг Гена пронзила еще одна метельная одуряющая своей внезапной наглостью мысль. Они просто воспользовались словесным прикрытием, Он и Она. Впервые в жизни в этот вроде бы вечный союз этих основных местоимений вошел Другой. Всегда, на протяжении, почитай, двадцати лет, Он равнялся Я. Я и Она, Ген и Ашка, Генашка. Теперь Меня вытеснил Другой Он. Теперь, увидев медленно приближающееся отражение в темной стеклянной стене, они успели перестроиться и заменили свой страстный любовный диалог болтовней о метели.

За столом между тем по-прежнему кипели политические страсти. Верховодил Ясношвили. Никто, кажется, и не заметил, что двое из всесильного триумвирата отсутствуют. Один лишь из приглашенных интеллектуалов либерального наклонения, а именно сочинитель Базз Окселотл, внимательно приглядывался к слегка покачивающимся фигурам в темном углу конференц-зала. Там что-то происходит более важное, чем выработка хартии «Таблицы-М», думал он. Нет-нет, думал он, только не это. Тебя не для этого сюда пригласили. Вовсе не для того, чтобы измышлять какие-то романтические страдания. Смешно выискивать новых Карениных и Вронских в среде хищнических миллиардеров, в корпорации, занятой поисками залежей редкоземельных элементов по всей планете. Ты здесь сидишь среди присутствующих совсем не в роли поэта, никто здесь тебя не видит мечтателем в тамарисковых аллеях, никто тут не читал твоих романов. Здесь знают тебя как фигуру, некогда противостоящую тоталитарному режиму, как вернувшегося из изгнания представителя либеральной общественности, как автора постоянных колонок в трех либеральных изданиях, иными словами, как активного борца за гражданское общество. Он отгонял от себя все романические импульсы, однако не мог оторвать взгляда от трех фигур, медленно колеблющихся в полумраке, словно три утопленника в среде более плотной, чем воздух, ну, скажем, в воде, где они поддерживаются в вертикальном положении при помощи каких-то придуманных романистом грузил.