Редактор Люнге - [35]

Когда она вошла в прихожую, она, к своему удивлению, увидела Бондесена, который как раз в это время выскочил из комнаты Гойбро. Они смотрят друг на друга, он на мгновение теряет самообладание, затем быстро говорит:

— Да, тебя не было, я искал тебя по всему дому! Я сейчас заглянул в комнату Гойбро тоже.

— Ты хотел со мной поговорить? — спросила она.

— Нет. Я хотел только сказать тебе «доброе утро». Я тебя вчера не видал.

Она услышала шаги матери, быстро вытащила Бондесена за собой на лестницу и снова затворила входную дверь.

Они вместе вышли на улицу, они почти не разговаривали; каждый думал о своём.

Когда они вошли в комнату Бондесена, Шарлотта села на диван, а Бондесен возле неё на стул. Она осталась в пальто, в первый раз на этом месте. Затем она начала говорить о том, что лежало у неё на сердце; необходимо произвести перемену, люди видели всё и презирали её.

Видели? Кто видел это?

Все, все, Гойбро, Люнге, Бог знает, может быть, и Мими Аренцен заметила что-нибудь, она вчера так смерила её взглядом.

Бондесен засмеялся и сказал, что всё это чепуха.

Чепуха? Нет, к сожалению, — и он должен верить ей.

Она вдруг сказала сдавленным рыданиями голосом, что даже Люнге оскорбил её сегодня.

Бондесен вздрогнул. Люнге? Она сказала Люнге?

Да, Люнге.

Что он сделал?

О, Господи Боже, зачем он её терзает? Люнге оскорбил её, поцеловал.

Люнге? — Рот Бондесена раскрывается от изумления.

— Чёрт побери, подумайте — сам Люнге! — сказал он.

Шарлотта смотрит на него.

— Тебя как будто не особенно огорчает это? — сказала она.

Бондесен молчит некоторое время.

— Я тебе скажу только, — ответил он, — что Люнге совсем не такой, как все другие.

Тут она широко раскрывает глаза.

— Что ты под этим подразумеваешь? — сказала она наконец.

Но он быстро и нетерпеливо покачал головой и ответил:

— Ничего, ничего! Как ты можешь быть такой положительной во всём, Шарлотта!

— Нет, что ты под этим подразумевал? — закричала она вне себя и вдруг уткнулась лицом в диван, дрожа от рыданий.

Бондесен ничего не мог сделать против того, что его чувства к Шарлотте охладевали с каждым днём. За последний месяц он переживал внутреннюю борьбу из-за того, должен ли он после всего, что произошло между ними, вступать в брак, который был ему совсем нежелателен, или открыто и честно положить конец их отношениям? Разве не случались открытые и честные разрывы всех отношений в жизни? Как обстояло дело с «Газетой»? Когда она не могла больше служить политике вражды и злобы к братскому народу в вопросе об унии, она мужественно выступила вперёд и отреклась от неё. Что другое мог он сам — Бондесен — сделать по отношению к Шарлотте, как честный человек? Разве он был бы прав по отношению к себе самому и к ней, если бы заключил на всю жизнь союз, основанный на лжи и скрытой холодности?

Он действительно обдумал всё по совести и долгое время чувствовал тяжёлое раскаяние; теперь он пришёл к тому результату, что лучше всего для них обоих было мирно расстаться.

Ему даже казалось, что его человеческое достоинство стало выше от этого решения, он чувствовал в себе мощь правды, стал силён и высок от сознания, что он поступает правильно...

Так как Шарлотта продолжала рыдать, он сказал, насколько мог, мягко и осторожно:

— Поднимись и выслушай меня спокойно. Мне бы хотелось тебе кое-что сказать.

— Ты меня, вероятно, уже больше не любишь, Эндре, — сказала она совсем тихо.

На это он ничего не ответил, он погладил её волосы и сказал:

— Дай мне объясниться...

Но тут она подняла голову и взглянула на него. Её глаза были сухи, она ещё всхлипывала.

— Правда ли это? Скажи мне, ты меня не любишь? Ну, отвечай же, отвечай!

Он нашёл в себе силы сказать ей мягко и искренно, что он любит её не так сильно, как раньше, не совсем так сильно; да, к сожалению, не любит. Он ничем не может помочь этому, она должна ему верить. Но он высоко ценит её.

На несколько минут стало тихо, только Шарлотта ещё не перестала рыдать. Её голова склонилась вперёд, совсем упала на грудь, она не двигала ни одним пальцем.

Ему было действительно больно видеть её настолько огорчённой из-за него.

Он искал, чем бы унизить себя перед ней, сказал, что, в сущности, она могла бы радоваться, он не был достоин её, она ничего, ничего не потеряла. Но он решил, что ему, как честному человеку, надо сказать ей правду, пока ещё было время. А затем пусть она делает с ним, что хочет.

Снова наступило долгое молчание, Шарлотта приложила руки ко лбу. Пауза затянулась так бесконечно долго, что он взял свою шляпу со стола и начал её поглаживать.

Вдруг она порывисто отняла руку с лица, посмотрела на него с застывшей, недружелюбной улыбкой и сказала:

— Тебе очень хочется, чтобы я сейчас ушла?

Он смутился и положил свою шляпу обратно на стол.

Господи Боже, разве нельзя относиться к вещам с меньшей торжественностью? Ведь во всех жизненных отношениях происходят разрывы.

— Нет, спешить нечего, — ответил он немного резко, чтобы ничем не ослабить своей решимости.

Тут она поднялась и пошла к двери. Он закричал ей вслед, что им надо расстаться друзьями, она должна простить его. Но она в это время отворила дверь и вышла, не говоря ни слова, не бросив на него ни одного взгляда. Он слышал её шаги по скрипучим ступеням, всё ниже и ниже, во втором этаже, в первом этаже. Под конец он стал за гардиной у окна и видел, как она вышла на улицу. Её шляпа сидела ещё криво, оттого что она бросилась лицом на диван. Затем она исчезла за углом. Как криво сидела её шляпа!