Редактор Люнге - [19]

Он наконец находит скромное жилище Конгсволя и входит в него.

— Не пугайся, — говорит он тотчас же и улыбается, у него ведь ещё светлое настроение и поэтому он шутит, — я не пришёл тебя интервьюировать.

Но Конгсволь, который чувствует себя польщённым этим посещением и в то же время очень смутился, стоит совсем безмолвно, даже не может припомнить, чтобы он когда-нибудь был с редактором на «ты». Люнге по-товарищески пожимает его руку и кажется привлекательным, по обыкновению. Немного спустя двое знакомых ещё со времени студенчества сели у стола и начали беседовать.

Их судьбы были различны. Люнге посчастливилось, он стал одной из наиболее известных в стране личностей, могущественным человеком, который одним словом мог склонять головы и проводить свои желания. Конгсволь лет двенадцать-четырнадцать сидел и искривлял свои пальцы перепиской в департаменте, его жалованье было и осталось ничтожным, а рукава его мундира блестели от ветхости. Да, слишком уж медленно подвигается дело повышения на государственной службе.

Люнге спросил:

— Как ты живёшь? Хорошо тебе?

— О, нет, — отвечает Конгсволь, — кое-как перебиваюсь изо дня в день.

— Вот как!

Люнге осмотрелся в комнате. Здесь было далеко не роскошно, в этом жилище королевского чиновника. Эта довольно просторная комната была единственной у своего владельца. Среди этих стульев, этого письменного стола, этого буфета, постели, он принуждён был всё время находиться, когда был дома. На одной из стен висело его пальто и покрывалось пылью.

— Мне кажется, Конгсволь, что ты подвигаешься вперёд по службе несколько медленно, — говорит Люнге.

— Да, к сожалению, — отвечает тот, — можно было бы, конечно, подвигаться быстрее.

— Ну, дело ещё поправится, после того, как в один прекрасный день правительство падёт, а у тебя, конечно, больше надежд выдвинуться при правом правительстве. Ты ведь, вероятно, правый?

— Да.

— Да, правительство уйдёт, оно должно уйти. Мы не будем оказывать ему ни малейшей доли пощады.

— Вы ведь и до сих пор его совсем не щадили.

— Да, настолько-то мы ещё единодушны, к счастью. Мы можем простить левому правительству, если оно колеблется, если оно из слабости делает одну единственную уступку противоположной партии, мы прощаем честный грех от бессилия. Но здесь речь идёт о личном бесчестии, о нарушении верности и законов, о сознательном вреде; этого мы никогда не простим.

Между прочим, Люнге пришёл, чтобы попросить его об одной услуге, о небольшой любезности, и он сомневается, уж не напрасно ли его посещение?

Для Конгсволя будет большим удовольствием оказать редактору услугу, если он только сумеет.

— Дело идёт о назначениях на должность присяжных, — говорит Люнге. — Тебе ведь, вероятно, придётся быть в каком-нибудь отношении к этому делу, будешь отправлять его в экспедицию?

— Я этого не знаю.

— Ну, это дело совсем не спешное, до того времени, вероятно, ещё долго ждать. Но мне бы хотелось сделать уговор. Если тебе придётся отсылать назначения, ты сумеешь оказать мне услугу.

— Каким образом?

— Так, чтобы я получил от тебя лист в тот момент, когда его надо будет отправить в Стокгольм.

Конгсволь молчит.

— А если не тебе придётся отправлять эту вещь, то ты во всяком случае легко сумеешь узнать в департаменте, кого назначают. Мне бы очень желательно было первым сообщить эту новость, понимаешь, ничего другого я не хочу.

Конгсволь продолжает обдумывать.

— Я не знаю, могу ли я совершить такой поступок, — говорит он. — Но ведь это, вероятно, не так уж опасно.

Люнге засмеялся.

— Само собою разумеется, что ты лично нигде не будешь назван. Ты, надеюсь, не боишься, что я тебя выдам, старый друг? Я, в самом деле, пришёл исключительно ради моей газеты; эти назначения сильно интересуют всю страну, и я хочу, чтобы «Газета» первая сообщила секрет. Ты мне окажешь только дружескую услугу, больше ничего.

И вот тут Люнге помогло, что он принял Илена, человека с упроченным многими поколениями консервативным именем, в качестве сотрудника в свою газету. Он прямо же назвал Илена; он, конечно, был политическим противником Илена, но это не мешало ему признать его талант. Он, в действительности, не похож на некоторых других левых, которые слепо стоят на своём. Да, в принципах он непоколебим, но, Боже, есть люди и среди правых, он научился уважать многих из них!

Конгсволь с радостью увидел, что Илен был оценён «Газетой». Его сердце правого прониклось к Люнге глубокой благодарностью за этот поступок. В этом Конгсволь признаётся улыбаясь, почти смущённо.

К тому же есть одна вещь, о которой Люнге будет помнить, как о своём нравственном долге; дело в том, что, если Конгсволь ищет повышения по службе, он не должен остаться без поддержки «Газеты», не прямо, в качестве вознаграждения за эту дружескую услугу, но вообще, с точки зрения справедливости. «Газета» ведь не была совсем уж без влияния и не собиралась, по всей вероятности, его лишиться.

И товарищи пришли к соглашению в этом маленьком деле.

Конгсволь нашёл в буфете бутылку шерри, и Люнге оставил его только двумя часами позже. Он потирал себе руки. Он был деятелен, и ему везло, день был хорошо использован.