Редактор Линге - [50]

Хойбро закусилъ губу. — Образъ жизни не совсѣмъ безупреченъ. Ничего не остается скрытымъ отъ «Новостеи»! Гм!..

— Ну-съ, — сказалъ Бондезенъ, — вѣдь этимъ дѣло еще не покончено; опять примутся за это.

— Да, — сказалъ Хойбро, — насколько я знаю Линге, онъ, дѣйствительно, не оставитъ такъ этого дѣла.

— Это вполнѣ понятно. Я помню ваше мнѣніе о Линге, оно не изъ очень-то хорошихъ.

— Линге на самомъ дѣлѣ такой, что если бы авторъ брошюры пришелъ къ нему и сказалъ: вотъ и я, я нападалъ на васъ, и я пришелъ, чтобы вамъ это сказать, — если бъ этотъ человѣкъ такъ поступилъ, Линге почувствовалъ бы себя польщеннымъ этимъ вниманіемъ и достойнымъ образомъ оцѣнилъ бы его. Ха-ха! онъ не сталъ бы долго отдыхать, чтобы снова ударить: Линге не постояненъ, онъ не искрененъ въ своемъ гнѣвѣ.

— Изъ всего этого видно, что вы одного мнѣнія съ авторомъ брошюры.

— Да, я вполнѣ согласенъ съ его мнѣніемъ.

Пауза.

— А вы знаете автора?

— Да.

— Можно спросить, кто онъ такой?

— Да. Это я.

Бондезенъ никакъ не ожидалъ такого отвѣта, — минуту онъ смотрѣлъ на Хойбро и замолчалъ. Наступила опять пауза.

— Прочтите вы одно стихотвореніе на той же страницѣ,- сказалъ Бондезенъ.

Наконецъ, Бондезенъ могъ дебютировать. Это былъ гимнъ веснѣ, три сильныхъ стиха, — ура въ честь расцвѣта народа и страны, гдѣ доброе начало вело къ добру. Эти строки Бондезену стоили много труда, онъ постарался вложить въ нихъ какъ можно больше смысла.

— Какъ вы это находите? — спросилъ онъ.

— Можно васъ поздравить, — сказалъ Хойбро, — кажется это превосходно написано. Я, вообще, въ этомъ очень мало понимаю.

— Правда? Но все-таки мы должны по поводу этого выпить по стаканчику, — воскликнулъ Бондезенъ и позвонилъ.

Хойбро поднялся; ему нужно итти въ банкъ, если онъ не хочетъ опоздать; остается всего пять минутъ.

Онъ вышелъ.

Образъ жизни котораго не совсѣмъ чистъ… Итакъ, значитъ, онъ былъ въ рукахъ Линге. Ну, по крайней мѣрѣ, онъ зналъ теперь, что его ждетъ. Линге не пощадитъ его, это не въ его привычкѣ. Если человѣкъ въ темнотѣ наткнется на стѣну, онъ со злости ударитъ кулакомъ объ стѣну, онъ стиснетъ зубы и еще разъ ударитъ, чтобъ сорвать на этомъ всю свою дѣтскую злобу. Развѣ онъ можетъ простить, если его попросятъ объ этомъ?

Но развѣ, дѣйствительно, онъ что-нибудь знаетъ? И откуда ему это знать? Отъ директора банка? Но тогда Хойбро былъ бы сейчасъ же арестованъ. Можетъ быть, это было просто нахальствомъ со стороны Линге? Когда онъ придетъ въ банкъ, онъ все это разузнаетъ.

Хойбро вошелъ, какъ всегда, въ двойную стеклянную дверь, онъ поклонился — служащіе, отвѣтили. Ничего необыкновеннаго онъ не замѣтилъ въ выраженіяхъ ихъ лицъ. Начальникъ, войдя, отвѣтилъ на его поклонъ, не обнаруживая никакого удивленія; казалось, онъ взглянулъ на него даже какъ-то снисходительнѣе, чѣмъ прежде. Хойбро ничего не понималъ.

Часъ за часомъ проходилъ, но ничего не случалось. Когда начальникъ собрался уходить изъ банка, онъ вѣжливо попросилъ Хойбро къ себѣ въ бюро. Вотъ-вотъ теперь! Хойбро спокойно положилъ перо и вошелъ къ начальнику. Разумѣется, это былъ смертельный приговоръ,

— Я хотѣлъ вамъ задать одинъ вопросъ, если вы позволите, — сказалъ начальникъ. — Мнѣ сказали, что вы авторъ брошюры, появившейся нѣсколько дней тому назадъ…

— Да, это я, — отвѣчалъ Хойбро.

Пауза.

— Вы читали сегодняшнія «Новости»? — спрашиваетъ директоръ.

— Да.

Опять пауза.

— Я надѣюсь, что вы настолько уважаете себя, что будете совершенно игнорировать то, что говоритъ листокъ о вашемъ образѣ жизни, и въ этомъ отношеніи не будете ничего предпринимать. Слава о васъ хорошая.

Губы Хойбро задрожали. Ему было бы понятнѣй, если бъ его лишили мѣста, если бъ прогнали его и арестовали на глазахъ у начальника. Этотъ честный человѣкъ былъ отцомъ ему въ продолженіе десяти лѣтъ, и онъ ничего и не предчувствовалъ. Хойбро ничего не могъ сказать, ничего другого, какъ только:

— Благодарю васъ, господинъ директоръ; благодарю, благодарю…

Медвѣдя душили слезы.

Директоръ посмотрѣлъ на него, кивнулъ ему и сказалъ коротко, короче, чѣмъ обыкновенно.

— Это все, что я хотѣлъ вамъ сказать, Хойбро, вы можете итти.

Въ возбужденіи Хойбро еще разъ поблагодарилъ и вышелъ.

Онъ стоялъ около своего бюро, мысли его совсѣмъ перемѣшались, перепутались. Зналъ ли Линге что-нибудь? Если бы онъ что-нибудь зналъ, онъ погубилъ бы его безъ всякихъ разговоровъ, если не сегодня, такъ завтра. Ахъ, если бъ онъ могъ скорѣе все выплатить и взять обратно бумаги! Сегодняшній день былъ полонъ безпокойствъ и неожиданностей: рано утромъ презрѣніе со стороны Шарлотты, потомъ это пожатіе руки, согрѣвшее его немного, и, наконецъ, это хорошее отношеніе начальника, — оно произвело на него больше впечатлѣнія, чѣмъ что-либо другое, да, больше, чѣмъ все другое. Если бъ онъ могъ вывести этого стараго честнаго человѣка изъ его заблужденія.

Вернувшись вечеромъ домой, онъ зажегъ лампу, заперъ на ключъ дверь и сѣлъ озабоченно въ качалку. Черезъ полчаса кто-то постучался къ нему въ дверь, но онъ не двинулся. Еще разъ постучали, но онъ все-таки не отворилъ; онъ потушилъ лампу и продолжалъ неподвижно сидѣть въ креслѣ. Боже мой, неужели это была Шарлотта? Онъ не въ состояніи видѣть ее сейчасъ; она тоже, вѣроятно, прочла «Новости» и составила теперь о немъ мнѣніе: что онъ ей скажетъ, что онъ отвѣтитъ на первый же ея вопросъ?