Рецидивист - [76]

И вот что произошло: она, не подумавши, как следует, решила по городу в одиночестве побродить, вспомнить захотела, как это оно обыкновенным человеком побыть, она же многие годы такого была лишена. Надела парик, затемненные очки и пошла.

Видит, в парке на скамейке сидит американка средних лет и плачет, ну, она и подсела к ней. Оказывается, американка эта из Сент-Луиса. Ее муж был пивовар, в объединении «Анхойзер-Буш» работал, которое в РАМДЖЕК входит. В Никарагуа они поехали серебряную свадьбу отметить, им в туристском бюро посоветовали езжайте в Никарагуа. И нынче утром муж ее умер от дизентерии.

Ну, Мэри Кэтлин пригласила ее к себе в отель, номер свободный — у нее же их полно было — предоставила, а мормонам велела проследить, чтобы женщину эту и тело ее мужа доставили в СентЛуис на принадлежащем РАМДЖЕКу самолете.

Распорядилась, заглядывает в номер к своей гостье, чтобы рассказать, что и как, а та лежит, задушенная шнурком от занавески. Особенно-то вот что ужасно: кто бы там эту женщину ни задушил, ясно ведь, что ее за Мэри Кэтлин приняли. У женщины обе руки обрублены. Так их и не смогли найти.

Мэри Кэтлин через несколько дней улетела в Нью-Йорк. И стала разглядывать в бинокль бродяжек с сумками, у нее тогда были апартаменты в гостинице «Уолдорф». Кстати, этажом выше жил генерал армии Дуглас Макартур.

Никуда она из своего небоскреба не выходила, никого у себя не принимала да и сама ни к кому не ездила. Из прислуги гостиничной никто к ней не допускался. Мормоны ей поесть приносили снизу, постель перестилали, делали всю уборку. Но все равно однажды получает она письмо с угрозами. Розовый надушенный конвертик, поверх бельишка ее дамского положен. И сказано в письме: автору известно, кто она такая, а ей придется держать ответ за то, что в Гватемале законное правительство свергли. Он, автор, весь этот небоскреб взорвет.

И тут Мэри Кэтлин не выдержала. Бросила своих мормонов, которые хоть преданы ей были, а защитить не могли. Решила самостоятельно защищаться, напяливая на себя тряпье, которое в мусорных баках находила.

— Послушай, — сказал я, — если ты из-за денег этих такая несчастная, почему ты от них не откажешься?

— Отказалась уже! — говорит. — Когда умру, ты, Уолтер, стяни с меня кеды. В левом завещание мое лежит. Корпорацию РАМДЖЕК я завещаю законному ее владельцу — американскому народу. — И она улыбнулась. Жуткое было зрелище: человек счастлив до небес и по этому случаю ощерился распухшими деснами, из которых торчат дватри гнилых зуба.

Я подумал: умерла, кажется. Ан нет, пока еще жива.

— Мэри Кэтлин, — окликнул я ее, — ты меня слышишь?

— Не умерла еще, — шепчет.

— Побегу кого-нибудь на помощь кликнуть, ты уж не удерживай.

— Если уйдешь, я тут же умру, — сказала она. — Точно тебе говорю. Я теперь как только захочу, так и умру. Время сама могу выбрать.

— Такого никто не может.

— А бродяжки могут, — говорит. — Такая вот у нас особенность — награда за все. Когда начнем умирать, этого мы тоже не знаем. Но уж коли начали, Уолтер, время можем сами выбрать, до минуточки. Хочешь, прямо сейчас умру, не успеешь до десяти досчитать?

— Ни сейчас, ни вообще, — сказал я.

— А тогда не уходи никуда.

Я и не ушел. А что мне оставалось делать?

— Спасибо, что ты меня обнял.

— Да я с радостью, только скажи.

— Хватит и одного раза в день, — сказала она. — Обнял сегодня, ну и спасибо.

— Знаешь, ты у меня была самая первая женщина. Не забыла, как у нас все вышло-то?

— Не забыла, как ты меня обнимал. Как говорил, что любишь. До тебя мне такого никто ни разу не сказал. Только мама все повторяла, что любит, но потом умерла.

Я снова почувствовал на глазах слезы.

— Ты не думай, я знаю, это ты просто так говорил.

— Да нет, что ты! — запротестовал я. — Господи, я ведь правда любил тебя!

— Ничего, ты не виноват, что родился без сердца. По крайней мере ты старался поверить в то, что дорого людям, у которых есть сердце, значит, все равно ты был хороший.

И перестала дышать. И глаза у нее остановились. И она умерла.

ЭПИЛОГ

Но это не все. Всего никогда не бывает.

Девять часов вечера, идет к концу мои первый день на воле. Осталось еще три часа. Я поднялся наверх и сообщил полицейскому, что там, в подвале, лежит труп бродяжки с сумками.

Привык он по службе ко всему на свете, циничным стал. Ответил мне: «А еще что новенького?»

Так что, пока не явились санитары со Скорой, пришлось мне самому дежурить у тела старой моей подруги, как поступило бы любое животное, для которого порядочность не пустой звук. Скорая не спешила, знали ведь, что она все равно уже умерла. Когда они наконец приехали, тело уже остывало. По этому поводу санитары друг с другом что-то заспорили. Пришлось выяснять, в чем дело, ведь говорили они не по-английски. Оказывается их родной язык Урду. Оба они из Пакистана. По-английски еле могут связать два слова. Если бы Мэри Кэтлин не при мне умерла, а при них, они бы, конечно, сочли, что под конец у нее шарики за ролики зашли.

Подавляя рыдания, я попросил их немного рассказать, что это за язык такой — урду. И узнал, что на урду создана литература, не уступающая никакой литературе в мире, хотя поначалу это был убогий и некрасивый язык, искусственно выдуманный при дворе Чингисхана. Сперва его с военными целями использовали. Начальники и управители отдавали на урду распоряжения, которые могли понимать повсюду в Монгольской империи. А потом уже поэты придали этому языку красоту.