Рецидив жизни - [12]

В деревню идти нам незачем.

Нам и на дачу незачем. И в город.

Нам вообще незачем куда-то идти. В идеале нам лучше всего уйти в какую-нибудь глушь, где нас никто никогда не найдет, поближе к реке или озеру, и там провести остаток отведенной нам вечности, без потребностей, болезней, обязанностей, желаний...

Я плохо представляю себе дальнейшее существование. Что я буду делать целую вечность, или сколько там может «прожить» рецидивист. Вечность без сна, еды, телевизора, секса, книг, компьютера... Просто вечность - медленная и не прерываемая ничем.

Это страшно.

- Мы пойдем в эту деревню? - спрашивает Анна.

- Нет. Зачем...

Она все никак не избавится от стереотипов и рефлексов прежней жизни. Видя деревню, путник должен возрадоваться и идти туда в надежде найти кров на ночь, еду, тепло и разговор.

Но нам ничего этого не нужно. Единственное, зачем мы могли бы пойти к людям - это вода. Но сейчас весна, и на открытых солнцу местах полно луж.

- Переночуем там, - говорит Анна, чем вызывает у меня приступ беззвучного смеха.

Впрочем, девочка, может быть, только вчера умерла и еще не знает, что у рецидивистов нет никакой потребности в сне.

- Мы не спим, - говорю я. - Никогда.

Она смотрит на меня недоверчиво. Наверное, она действительно только вчера умерла.

- Мертвым не нужно спать, - объясняю я, - не нужно есть, дышать и бороться за выживание.

- Ну а волки?

Меня снова тянет сложиться пополам от смеха, но я только бросаю на нее насмешливый взгляд и говорю:

- Волки не питаются падалью.

- И вообще, - добавляю я, подумав. - В деревне могут быть солдаты. Наконец, у любого из мужиков может оказаться ружье... Нам лучше держаться от людей подальше.

«Падалью... - читаю я по ее губам. - Падалью... Падалью...»

Мне становится безумно жалко ее.

- Какого цвета твои волосы? - спрашиваю я.

Она удивленно смотрит на меня. Потом неуверенно отвечает:

- Я брюнетка. Натуральная.

- Ты красива, - улыбаюсь я.

Она смущенно отводит глаза, бросает:

- Спасибо.

- Хорошо, - говорю я. - Мы зайдем в эту деревню. Попросим бутылку воды на дорогу. Но если там окажутся солдаты, мы умрем по-настоящему.

- Разве ты этого не хочешь?

Я киваю: «Ну ладно...»

Мы направляемся к деревне и заходим в первый же двор. При виде нас рыжий пес растерянно замирает, потом, поджав хвост, прячется в конуру.

Я подбираю с земли какую-то щепку и на тонком слое снежной каши, перед крыльцом, пишу: «Пожалуйста, дайте нам бутылку воды».

Колодец, стоящий в стороне, я игнорирую: не наливать же воду в карман.

Потом стучу в дверь. Стучать приходится долго. Возможно, с той стороны произносят традиционное «Кто?», но я не в состоянии услышать.

Наконец, дверь приоткрывается и в образовавшейся щели я вижу лицо пожилой женщины.

- Чего надо? - читаю я по ее губам.

Сойдя с крыльца, указываю ей на сделанную надпись. Она подслеповато щурится, не может, наверное, разобрать с такого расстояния мою писанину.

- Чего там?

Я жестом показываю «Пить!» и снова тычу в надпись на снегу.

Она пожимает плечами, неуверенно открывает дверь пошире, выходит на крыльцо, наклоняется, пытаясь разобрать мою писанину.

На ее пальцах я вижу синие буквы татуировки: «КАТЯ». Кажется, у бабки была лихая молодость.

Она, наконец, прочитала. Смотрит на меня. Потом - ошалело - на Анну, которая стоит на мартовском снегу в одной летней блузке.

- Тебе не холодно? - спрашивает она.

Говорит она тихо, но девушка, работавшая с глухими, отлично умеет читать по губам. Она отрицательно качает головой.

- Немые, что ль? - обращается бабка ко мне.

Я показываю на свое ухо, прикладываю к нему ладонь, давая понять, что со слухом у меня проблемы.

- А-а... - неопределенно произносит она. - Глухонемые, стало быть... Есть хотите?

Я отрицательно мотаю головой, снова указываю на сделанную надпись.

Она кивает.

- В избу-то зайдете?

«Нет» - машу я.

Она с минут рассматривает Анну, меня. Потом качает головой и скрывается в доме.

Возвращается с двухлитровой пластиковой бутылкой воды, протягивает мне.

- Это не вас солдатики-то искали? - громко произносит она, так, что я слышу.

Я вопросительно гляжу на нее, Аня неуверенно жмется к моему плечу.

- Чего глазеешь? - недовольно произносит бабка. - Козлик солдатский приезжал, часа три назад. Говорят, два умертвия из лагеря сбежали, парень и девка. Опасные, говорят. Убивцы, говорят... Вы это?

Я киваю утвердительно.

- Ага... - неопределенно произносит она. - Вона как... Ну и ладно, ступайте, куда шли.

Женщина скрывается в избе, захлопывает за собой дверь. Через пару минут ее лицо возникает в окне. Под ее взглядом мы выходим со двора и берем направление на запад.

Значит, по-настоящему нас не искали - так, отправили «уазик» для очистки совести.

10

- Как ты попала в лагерь? - спрашиваю я, когда мы ложимся на снег у дороги, чтобы дать отдохнуть мышцам.

Солнце давно опустилось за горизонт, над землей повисла неразличимая для нас ночь.

- Забрали, - неохотно отвечает она.

- Я знаю, что не сама пришла, - говорю я. - Где тебя забрали?

- Дома.

- То есть как это? - недоумеваю я.

- Так.

Я вижу, что ей не хочется рассказывать. Какая-то боль из той, другой, жизни, когтистой кошачьей лапой царапает ее мертвое сердце.