Речи палача. Сенсационные откровения французского экзекутора - [82]
Я — палач?
Я — палач? Вовсе нет. Я был экзекутором криминальных приговоров. Я исполнял закон без ненависти к осужденному, что бы он ни совершил, но не допуская и слабости, потому что я думал о беззащитных жертвах, которые иногда подвергались пыткам, и о семьях жертв, карающей рукой которых я в некотором роде был.
Как был ею и прокурор, требовавший смерти осужденного, но который, скажем так, не находил в себе смелости опустить лезвие. Во время казней моя личность менялась. Я не терял из виду осужденного. Да, занимаясь своей работой, я смотрел ему в глаза и не обращал внимания, не слышал ничего из происходившего вокруг нас. Если бы я не думал о жертвах, я бы, без сомнения, почувствовал бы жалость к некоторым осужденным, и мне было бы очень трудно выполнять эту работу. И не будем говорить о храбрости в выполнении этих функций, скорее надо сказать о методичном хладнокровии перед лицом гибельных ситуаций (выражение, как нельзя более подходящее к данной ситуации). Если кто-то рискует своей жизнью ради спасения жизни других, вот это храбрость. Но пилот, выполняющий приказ и бомбардирующий город, — это храбрость или трусость? Он знает, что будет убивать мужчин и детей, стариков. И он не думает об этом? А потом он щеголяет крестами и золотыми нашивками. И выглядит героем в глазах соотечественников!
Я думаю, что если бы я был военным, то бросить бомбу или две, породить десятки смертей, десятки раненых, детей — особенно сейчас, глядя на мою дочь, — меня бы мучили страшные сомнения, и думаю, что в таком случае у меня были бы кошмары. Однажды бывший военный, посетивший музей, сказал мне: «Я прошел войну, нагляделся на нее, но я не смог бы заниматься вашей профессией». Я ему сказал: «Прекрасно, я предпочитаю оставаться на своем месте». Для меня его положение более ужасно. Он бросает бомбы и не видит, что он делает! Я же вижу, что делаю. Я не убиваю невинных. Авиатор со своей бомбой убивает людей, которые ничего не сделали… Да, я предпочитаю свое положение. По крайней мере я казнил преступников. Я не буду убивать человека, который ничего не сделал. Ну! Даже служить в мобильном отряде, вот так вот дубасить людей я бы не мог.
Никто не обязан занимать должность экзекутора. Этот выбор делается совершенно сознательно. Что касается меня, я попросил об этом своего отца и гордился этим. Мне платили за эту должность. Я знал, кого я казнил и почему. Если государство доверило нам эту неприятную и болезненную работу, оно сделало это потому, что сочло нас честными и не питающими ненависти. Мы просто выполнили свой долг.
Послесловие
Sumum jus, suma injuria.[62]
Хороший историк похож на людоеда из сказки. Если он где-то учует человеческую плоть — он знает, там его добыча.
Марк Блох
Встреча
Проработав более двадцати лет в области социологии и антропологии преступления,[63] весной 1991 года я нашел в моем почтовом ящике в университете Франш-Комте письмо, датированное 15 апреля и составленное следующим образом.
Музей правосудия и наказаний
Господину Бессету
Господин Бессет.
Мы были бы счастливы познакомиться с Вами.
В ожидании Вашего ответа позвольте выразить Вам глубокое почтение.
Ф. Мейссонье
«Шапка» «Музей правосудия и наказаний» была украшена черно-белой репродукцией старой гравюры, представляющей театр смертной казни: гильотину и эшафот. Адрес, номер телефона и факса были напечатаны внизу страницы.
Я был заинтригован и позвонил по указанному номеру. Из завязавшейся беседы следовало, что мой собеседник, знакомый с моими работами о гильотине, собираясь создать музей, в котором основным экспонатом была бы подлинная гильотина, желал встретиться со мной, чтобы обсудить возможное сотрудничество в этом проекте. Мы договорились о встрече в Безансоне на следующей неделе. 23 апреля я принял в пыльном кабинете, служившем центром документации по социологии в университете Франш-Комте, двух господ, приехавших на машине из Фонтен-де-Воклюз. Разговор сразу завязался с неким господином Шапероном, декоратором, который в данном случае, казалось, покровительствовал своему коллеге, чье присутствие было незаметным, почти молчаливым, а реплики — редкими. Только спустя двадцать минут, по накопившимся мелким деталям — слово, реплика, анекдот — я вдруг осознал, что передо мной в лице этого господина с неприметной внешностью присутствует «человек искусства». Я оказался лицом к лицу с бывшим экзекутором. Волшебное мгновение! — когда исследователь понимает, что предмет исследования сам плывет к нему в руки.
Так я познакомился с Фернаном Мейссонье. В тот самый миг, когда я понял, кто сидит передо мной, я увидел возможность написать биографию человека, занимавшего исключительное социальное положение. Немедленно — адреналин! — моя антропологическая бдительность максимально обострилась. И через какой-то эффект подражания, помогающий мне приспособиться к моему собеседнику, все это неожиданно вылилось в крайнюю сдержанность с моей стороны. Речь шла о том, чтобы не затоптать мое «поле». Не забегать вперед. В работе по сбору биографии качество и продолжительность (независимые друг от друга) отношений оказываются решающими. В тот день зарождался процесс, который через десять лет приведет к публикации этой книги.
Предлагаемый вниманию читателей сборник знакомит с жизнью и революционной деятельностью выдающихся сподвижников Чернышевского — революционных демократов Михаила Михайлова, Николая Шелгунова, братьев Николая и Александра Серно-Соловьевичей, Владимира Обручева, Митрофана Муравского, Сергея Рымаренко, Николая Утина, Петра Заичневского и Сигизмунда Сераковского.Очерки об этих борцах за революционное преобразование России написаны на основании архивных документов и свидетельств современников.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга о великом русском ученом, выдающемся физиологе И. П. Павлове, об удивительной жизни этого замечательного человека, который должен был стать священником, а стал ученым-естествоиспытателем, борцом против религиозного учения о непознаваемой, таинственной душе. Вся его жизнь — пример активного гражданского подвига во имя науки и ради человека.Для среднего школьного возраста.Издание второе.
В этом романе читателю откроется объемная, наиболее полная и точная картина колымских и частично сибирских лагерей военных и первых послевоенных лет. Автор романа — просвещенный европеец, австриец, случайно попавший в гулаговский котел, не испытывая терзаний от утраты советских идеалов, чувствует себя в нем летописцем, объективным свидетелем. Не проходя мимо страданий, он, по натуре оптимист и романтик, старается поведать читателю не только то, как люди в лагере погибали, но и как они выживали. Не зря отмечает Кресс в своем повествовании «дух швейкиады» — светлые интонации юмора роднят «Зекамерон» с «Декамероном», и в то же время в перекличке этих двух названий звучит горчайший сарказм, напоминание о трагическом контрасте эпохи Ренессанса и жестокого XX века.
Литературный портрет знаменитого норвежского писателя Юхана Боргена с точки зрения советского писателя.
Перед вами дневники и воспоминания Нины Васильевны Соболевой — представительницы первого поколения советской интеллигенции. Под протокольно-анкетным названием "Год рождение тысяча девятьсот двадцать третий" скрывается огромный пласт жизни миллионов обычных советских людей. Полные радостных надежд довоенные школьные годы в Ленинграде, страшный блокадный год, небольшая передышка от голода и обстрелов в эвакуации и — арест как жены "врага народа". Одиночка в тюрьме НКВД, унижения, издевательства, лагеря — всё это автор и ее муж прошли параллельно, долго ничего не зная друг о друге и встретившись только через два десятка лет.