Речи палача. Сенсационные откровения французского экзекутора - [53]

Потом я забрал его очки. Когда осужденные опрокидывались на скамью, тапочки оставались на земле. Ну, я уже сказал, что тапочки я отдавал нищим в алжирском порту. Но сверх того вы не будете снимать с них рваную рубашку и штаны! Если у кого-то серьга, ее никто не будет вынимать. Но тут я захотел сохранить очки химика. Немного для того, чтобы сохранить свидетельство.

На самом деле к тому моменту один из помощников уже забрал их. Я знал, что были очки, и не находил их. Я спросил: «Где очки?» Один из охранников сказал мне: «Их забрал Баро». Я пошел к Баро. Он хотел их сохранить. Я ему сказал: «Мне нужны очки». Он не хотел их отдавать. Тогда я рассердился, и он мне их отдал. Я положил их в музей.

Возвращаюсь к казни подложивших бомбы. Нам в канцелярию приводят четверых заключенных. Помню, я как раз стягивал щиколотки Туати Саиду, когда он сказал, стараясь рассмеяться: «Нас умирает четверо, а их умерло семнадцать. Помнишь, Буалем, — обращаясь к своему самому близкому товарищу — помнишь, как руки и куски плоти пристали к решетке на стадионе Эль-Биар? В тот день мы славно посмеялись!» Он хвастался! Говорил такие вещи! Бомбы в самом центре стадиона, среди зрителей!

Ужасный взрыв, мясорубка! Как только подумаю… оторванные руки детей, отделенные члены. И они пытались смеяться! Невероятно! Тогда судья, обращаясь к военному секретарю суда по поводу последней воли, сказал: «Это уж слишком!» И секретарь сказал: «Уведите их!» Я не мог воспрепятствовать своему желанию затянуть этого осужденного сильней, чем обычно. Это было немного подло, но я связал его крепче. Чтобы сильней стянуть руки за спиной, я помог себе коленом, так, что локти осужденного почти соприкасались. Так я и заметил, что осужденный, связанный таким образом, не мог больше втягивать голову в плечи. Я сделал это, потому что был взбешен словами адвоката.

Да, помню, я как раз связывал осужденного. И вижу адвоката, из этих, «красных» на сто процентов, у него были темные очки. Он обнимает Туати Саида и говорит ему: «Ты правильно сделал, ты выполнил свой долг. Ты умираешь за правое дело!» Когда я услышал эти слова, меня сорвало с катушек. Я возмутился. Как? Француз? — там было семнадцать погибших, десятки раненых, разорванные на части дети, это мог бы быть его сын — и он говорит «Ты правильно сделал!» Убивал невинных. Говорить такое! Мерзавец! Я тогда, помню, был в высоких ботинках, в Pataugas, и проходя мимо адвоката, бью его в щиколотку: «Извините, мэтр!», говорю. Он посмотрел на меня. Черт побери, его глаза! Если бы это были пистолеты, они бы меня убили. Да, я был взбешен. Как? Он убил семнадцать человек, дети, малышня были растерзаны, а этот говорит: «Ты правильно сделал. Ты умираешь за правое дело!» Если адвокат против смертной казни, каждый имеет право на собственное мнение. Если он обнимает осужденного и подбодряет его, чтобы тот достойно встретил смерть, это совершенно нормально. Если он говорит: «Смелее!» и все такое… как мэтр Лене сделал в случае с Иветоном, хорошо, но уж не это! Не говорить: «Ты правильно сделал». Эти слова на устах француза, это отвратительно, это оскорбление жертв. Отец дал указание казнить Туати Саида последним. Лакхаль Буалем, Ради Хамида и Белламин Мохад умерли смело.

Да, согласен, можно с оружием в руках убивать противника в огне сражения. Но не убивать невинных на стадионе. Будь я арабом, я, может быть, был бы членом ФНАО. Разумеется, против несправедливости, за Свободу, за Справедливость… Сейчас некоторые политики, журналисты обвиняют французскую армию в том, что в Алжире практиковались пытки.

Это когда говорят о правах человека, а не об обязанностях. Но они молчали, когда насилию подвергались целые семьи военнослужащих вспомогательных войск («харки») и этнические французы, когда их мучили до смерти, когда детей сажали на кол на металлических заборах виноградников. У меня есть доказательства — фотографии, сделанные военными, — подобных чудовищных жестокостей, совершенных ФНАО. У меня были друзья по школе, по детству, арабы, на сто процентов члены ФНАО. Мы до хрипоты спорили об алжирской проблеме. Никогда эти друзья не сделали бы чего-либо подобного. Напротив, покушения в нашем квартале были предприняты членами ФНАО, прибывшими издалека. Я задавался вопросом: если бы друг детства — к которому меня приглашали на свадьбу или крестины, чью семью я знал, — если бы он был приговорен к смерти? Что бы я сделал? Это настолько страшно, что я предпочитаю не думать об этом.

Политические осужденные или уголовные?

Тех из ФНАО, кого брали с оружием в руках, убивали на месте, в лоб. Поэтому их не гильотинировали. Остальные, ну, те несколько, что подложили бомбы на стадион, это да, это ради ФНАО, а не ради денег. Страшно сказать, но в некотором роде можно сказать, что это чистое дело. Как Французские внутренние вооруженные силы (силы Сопротивления), которые устраивали крушения поездов. Я, пожалуй, уважаю, у каждого свои идеи. Если бы я был арабом… я уверен, что применял бы оружие за свою страну, применял бы оружие против Франции, которая оккупировала мою страну. Взорвать мост, стрелять по вооруженным силам, устраивать саботаж… Да, были люди, которые устраивали такие дела, и это было не ради денег. У них были политические воззрения, которые можно было уважать. Но нельзя простить жестокостей, допущенных против гражданских лиц, а особенно детей.