Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи - [15]

Но только не причтите меня, не успев меня выслушать, к тем, на кого вы смотрите как на грубых и необразованных, как если бы способность воспринимать святыню, подобно устаревшей одежде, перешла к низшим слоям народа, которым одним еще подобает с трепетом и верой ощущать незримое. Вы доброжелательны к этим нашим братьям и хотели бы, чтобы им говорили и о других высших предметах, о нравственности и праве и свободе, и чтобы тем хоть на отдельные мгновения их внутренние стремления были направляемы к лучшим целям и в них пробуждалось бы сознание достоинства человечества. Так пусть же говорят с ними и о религии; пусть возбуждают иногда все их существо, чтобы оживлялось и это святейшее его влечение, в какой бы скрытой глубине оно ни дремало; пусть восхищают их отдельными вспышками света, которые можно выманить из глубины их сердца; пусть будет проложен им выход из их узкой ограниченности в бесконечность, и пусть на мгновение их низкая чувственность будет поднята до высокого сознания человеческой воли и человеческого бытия – этим будет всегда много приобретено. Но я спрашиваю вас: разве вы обращаетесь к ним, когда вы хотите вскрыть глубочайшую связь и высшую основу человеческих сил и действий – когда понятие и чувство, закон и действие должны быть прослежены до их общего источника, и действительность должна быть изображена, как она вечно и необходимо основана на существе человечества? Или, напротив, было бы уже большим счастием, если бы в таких случаях ваши мудрецы находили понимание хотя бы только у лучших из вас? Но именно этого я теперь стремлюсь достигнуть в отношении религии. Не отдельные ощущения хочу я возбудить, которые, быть может, принадлежат к ее области; не отдельные представления хочу я обосновать или оспаривать – я хотел бы ввести вас в последние глубины, из которых возникает религия повсюду, во всех ее формах; я хотел бы показать вам, из каких задатков человечества она проистекает и как она принадлежит к тому, что есть для вас высшее и ценнейшее; я хотел бы повести вас на вершину храма, чтобы вы могли созерцать все святилище и открыть его самые скрытые тайны. И неужели вы серьезно допускаете во мне мысль, что те, кто сильнее всего отягощены ежедневными земными заботами, более всего способны приблизиться к небесному? что те, кто трепещут перед силой мгновения и тесно прикованы к ближайшим предметам, могут выше всего поднять свой взор над миром? и что яснее всего откроет живое Божество тот, кто в однообразной смене мертвой хлопотливости еще не нашел самого себя? Нет, вы не захотите утверждать это, позоря самих себя! И потому я могу обратиться лишь к вам самим, вам, призванным покинуть обыденную стоянку людей и не боящимся трудного пути в глубины человеческого духа, чтобы найти живое созерцание ценности и связи его внутренних движений и внешних деяний.

С тех пор, как я сказал себе это, я долго находился в боязливом настроении тех, кто, потеряв любимую драгоценность, не решается обыскать еще последнее место, в котором она может быть скрыта. Ибо если были времена, когда вы еще считали свидетельством особого мужества частичное отрешение от догматов унаследованного вероучения, когда вы еще охотно говорили и слушали речи об отдельных предметах, если дело шло об уничтожении одного из таких понятий, – когда вам, тем не менее, еще нравилось видеть образ религии стройным и украшенным, ибо вы хотели сохранить по крайней мере у прекрасного пола некоторое чувство к святыне, – то теперь и эти времена уже давно прошли; теперь уже совсем не должно быть речи о благочестии, и даже сами грации должны с неженственной жесткостью разрушить нежнейший цветок человеческой души. Поэтому у меня нет иной исходной точки для возбуждения вашего участия, которое я ищу, кроме самого вашего презрения; я хочу прежде всего только призвать вас быть вполне просвещенными и последовательными в этом презрении.

Исследуем же, прошу вас, из чего оно собственно исходило, из ясного ли воззрения или из неопределенной мысли? Из рассмотрения ли различных видов и сект религии, как они встречаются в истории, или из общего понятия, которое вы, быть может, произвольно составили себе? Без сомнения, некоторые из вас признаются в последнем; но будем остерегаться, чтобы не были и здесь, как обычно, неправомерно решительные судьи, которые оценивают поверхностно, не дав себе труда приобрести точное знание о предмете, как он есть в действительности. Страх перед высшим существом или вообще мысль о влиянии последнего на события этой жизни – что вы зовете провидением, – и затем ожидание будущей жизни после этой – что вы зовете бессмертием, – не из этих ли признаков образуется ваше общее понятие? Не эти ли два отвергаемых вами представления образуют, по вашему мнению, в той или иной форме основу всякой религии? Но скажите мне, дорогие, как вы нашли это? Ведь все, что происходит в человеке или исходит от него, может рассматриваться и познаваться с двоякой точки зрения. Если вы что-либо рассматриваете из его средоточия, т. е. в его внутреннем существе, то оно есть выражение человеческой природы, основанное на одном из ее необходимых способов действия или влечений, или как бы вы ни называли это – ибо я не хочу теперь углубляться в тонкости вашего технического языка. Если вы, наоборот, рассматриваете что-либо извне, согласно определенному положению или форме, которые оно принимало в тех или иных случаях, то оно есть продукт времени и истории. С какой же стороны вы смотрели на религию, на это великое духовное явление, когда вы пришли к указанным представлениям, как к общему содержанию всего, что когда-либо обозначалось этим именем? Вряд ли вы скажете: через рассмотрение первого рода. Ведь тогда, о лучшие люди, вы должны были бы допустить, что эти мысли как-либо основаны на человеческой природе. И если бы вы сказали, что в том виде, как они теперь встречаются, они возникли из неправильного истолкования или ложного направления необходимого стремления человечества, то вам все же надлежало бы отыскать в них истинное и вечное и соединить ваши усилия с нашими, чтобы человеческая природа была избавлена от несправедливости, которую она всегда претерпевает, когда что-либо в ней неверно познается или направляется. Во имя всего, что вам свято – а, согласно только что выраженному признанию, для вас должно быть что-либо свято – я заклинаю вас, не уклоняйтесь от этой задачи, чтобы человечество, которое вы почитаете вместе с нами, не обрушилось на вас с праведным гневом за то, что вы покинули его в столь важном деле. И если из того, что вы услышите от меня, вы узнаете, что дело это, можно сказать, уже сделано, то я могу рассчитывать на вашу благодарность и ваше одобрение, даже если результат окажется иным, чем вы полагали. Но, вероятно, вы скажете, что ваши понятия о содержании религии исходят из другой точки зрения на это духовное явление. Вы исходили из внешнего, из мнений, учений, обычаев, в которых проявляется всякая религия, и в них дело сводится всегда к указанным двум началам. И вы именно тщетно искали чего-либо внутреннего и первичного, что соответствовало бы этому внешнему, и потому религия есть для вас повсюду не что иное, как пустая и обманчивая видимость, которая, подобно мутному и давящему слою тумана, облегла часть истины. Это есть, конечно, ваше подлинное мнение. Но если вы действительно считаете оба эти пункта содержанием религии, во всех формах, в которых она являлась в истории, то все же мне позволительно спросить, правильно ли вы наблюдали все эти явления и верно ли восприняли их общее содержание? Если ваше понятие возникло таким путем, то вы должны обосновать его на единичном; и если кто-либо скажет вам, что это понятие неверно и неудачно, и укажет вам на что-нибудь иное в религии, что не пусто, а имеет зерно здорового характера и происхождения, то вы должны сперва выслушать и судить, прежде чем продолжать презирать. Выслушайте же без досады, что я хочу теперь сказать тем, которые с самого начала, идя более верным, но и более трудным путем, держались созерцания единичного.