Речь через завесу - [6]
Шрифт
Интервал
в неприспособленном городе,
находит тоска, и времени бег
прекращается, все замирает в холоде,
наступает локальный минимум
функции жизни, низшая точка,
где стихают все голоса, проступает
в виде локального апокалипсиса.
дома пыхтят отоплением, там
можно побыть в свету и согреться,
и никто не ходит по улицам,
только бы отсидеться,
переждать набухшую темноту.
вокруг проступают скрипы и шорохи, льды
сковывают ту, что была землей,
а теперь это снег, и зверей следы.
в той пустоте себе удивляешься,
становишься жемчужиной, зажатой в створках
квадрата комнаты, стачиваешься, округляешься
весь, и хоть неподатлива форма та,
куда захочешь перекатываешься
с погрешностью на пространство,
свои лета, и возникает потребность
завести собаку или кота.
допустим кот, породы придворной,
то есть, в сущности, неопределенной,
черной-серой окраски, два уха и хвост,
по колено, не выше, максимальный рост,
вальяжно, и даже фривольно везде гуляет,
точит когти о что попало, но
предпочитает корзину, ту
где лежит одеяло.
оккупировав тумбочку у батареи,
лежит царь двора в шкуре своей,
как в ливрее паж
пропускает вперед короля,
он требует того же и от тебя:
еды, игры и отглажки шерсти, недаром
глаз щурится с блеском черным овалом,
сонный комок сливается с одеялом.
в этом спокойствии есть божественное,
от природы что-то
необычайно естественное,
остальное не стоит внимания твоего,
потому как оставь тебя одного,
ты захочешь делать лишь то, что важно,
а, значит, приблизишься к верху даже,
если и шага не ступишь во двор.
в доме теперь нас двое,
независимые герои, в целом,
но, в частности, зависимость —
это привычка, от всего, что тебе
дорого лично, или близко,
и вот слышишь – мяу – да,
ты в правах божества, которое обычно
не слушают, но в нем есть нужда.
и так каждый день, приструнив время,
входишь в ритм, и кот твоей тенью
становится, чтобы быть рядом, когда
ты спишь, болен, весел, здоров, грустишь,
вся моя жизнь выскакивает из-за угла
и желает играть в догонялки,
подвязав себя, как игрушку к палке —
на веревочке белая мышь.
буковки проступают в мозгу булавками,
кот в ней играет своими лапками,
твоя роль в его жизни не больше мыши,
особенно, если кот – это жизнь,
и все свое время, пока ты дышишь,
ты терпишь, пока терпимо,
и ждешь, когда в тебя пустят когти,
и это случится неотвратимо.
Было в эти дни такое солнце…
было в эти дни такое солнце,
легкая прохлада, как весна.
растворить просторнее оконце,
чтоб пахнуло,
прогудело, пробудило
из-под полога и сна.
ни облачка на небе,
гнать тоску.
люстра россыпью огней
на свет негожа,
а ведь притерпелся
и к такому свету
тоже.
признаки двояки, неразборчивы.
лес цветной, и жизнь почти ясна.
что же ты проспал
и где потерян?
осень за окном, а не весна.
Останься, ты помнишь, когда расстаются…
Останься, ты помнишь, когда расстаются?
На улице старой, положим, Арбат,
звучит чей-то шепот, и волосы вьются,
и эхом урчит многогласый набат.
Останься. Пройдем до конца переулки,
с осколками судеб несчетных имен.
Здесь вечность срослась с непрошедшей минутой,
и звон колокольный, как призрачный стон.
Останься, прошу, пусть без ясного лика,
слезами скрепляя границы траншей.
Великая скорбь в мостовых здесь отлита,
под скрип воронков беспросветных ночей.
Останься. Ты знаешь, здесь шарят по душам.
Смотри, чтоб сквозь век эту боль не избыть.
Стихи из огня, звук мелодии – слушай.
Здесь пусто и холодно праведным жить.
Останься… Не можешь? – прощаю. Прощайся.
Прощайся со всеми из наших мирян.
Язык наш запомни, запомни и сжалься
Над садом, проросшим на смерти семян.
Разговор с липой
Постучалась в мое окно липа,
Радостная, осенняя.
В убранстве ненарочито великом,
Как вестник воскресения.
Маленькая моя форточка,
Жизнь маленьких величин.
Я ли достоин оклика
Шелестом первопричин.
– Мой человек радостный.
Ликом прост и ясен.
Не думай, что день ненастный,
Долг платежом красен.
Весной распускаешься.
Летом горишь.
Осенью улыбаешься.
Зимой молчишь.
Красками дух захватывают
Мягкие полутона.
Веточкой благословляет
На будущее она.
Город, играющий роль посредника …
1
город, играющий роль посредника
в частной жизнь, допустим, Сретенка
была поворотной по всем статьям,
и сильно важней, чем Омар Хайям,
чем строки, крупицы которых ловлю,
там, предположим, сказал – люблю —
один человек человеку другому,
и это положено было в основу
иных горизонтов и ветки родов,
к которым примкнули бордюры ладов
на старой, потертой годами гитаре,
которую дети потом доломали.
2
лоза вьется, ползет по стенке,
пускает отростки по стеблю-венке,
выше чем кровля не прыгнет лишь,
попытка наткнется на сверху «шиш»,
и стебли заглядывают в окно,
один из доступных порталов в «ино»,
и там, по ту сторону застеколья
они наблюдают, как произвольно
мечется человек в агонии,
в поисках идеальной, допустим, симфонии
и, погружаясь в сон в поту,
впадает в грезы и темноту.
3
так человечество, как факир,
веками проходит сквозь этот мир,
что-то рисует себе на коленке,
потом отдыхает, лежит на пенке
дышит, в йоге храня покой,
и возникает души застой,
стагнация, тупость, разброд, безвременье,
интеллект вдруг ложится тяжелым бременем,
мытарь – первое ремесло,
добро замыкает по кругу зло,
суёт частоколом охранные вышки,
и Марса закармливает до отрыжки.
Эпиграммы на жизнь: Свидание