Рецепты идеального брака - [32]

Джеймс волновался за меня, хотя никогда меня не осуждал. Однажды он попытался переубедить меня, сказав, что для него довольно и меня с Ниам. Я напустилась на него, крича, что он ничего не понимает, и называя его бесчувственным болваном.

Такова интимность брака. Ирония этой родственной неспокойной любви состоит в том, что каждый раз, когда мне было грустно, страшно или одиноко, первым человеком, которого я в этом обвиняла, был Джеймс. Он был самым невинным, внимательным и заботливым человеком, и если я пережила все эти трудности, то только благодаря ему, и, тем не менее, именно на нем концентрировалась моя злоба.

Я боялась винить Бога, поэтому обвиняла своего мужа. Его возраст, его тело, его безразличие. Джеймс знал, что я страдаю, поэтому не обращал на меня внимания, когда я срывалась, и прощал, потому что любил меня. Человек, чье терпение постоянно испытывают, обычно проявляет стоицизм или агрессию. Понять, что за человек перед тобой, можно только в том случае, если постоянно ругать его и подталкивать, подталкивать, подталкивать. Мне повезло, Джеймс был стоиком. Хотя если он и был расстроен или разочарован тем, что у нас нет второго ребенка, я не замечала.

В конце концов я окончательно потеряла веру. И как это обычно бывает, когда грусть слишком сильна и глубока и не вынести ее уже невмочь, появляется другая боль, чтобы отвлечь себя от переживаний.

Я думала, что видела Майкла на пирсе в Еннискроне.

В то лето, когда Ниам исполнилось пять лет, мы взяли такси до деревни в Слиго на берегу моря и забронировали номер в гостинице на главной улице на две недели. Джеймс думал, что морской воздух поднимет мне настроение, а Ниам благополучно оправится от весенней череды детских болезней: кори, краснухи и ветрянки. Наша пухленькая малышка сделалась стройной и хрупкой, и ей нужен был горячий соленый воздух, чтобы добавить румянца ее щекам. Джеймсу и мне нужен был выход. Наша постель была запятнана нашими неудачами, и мы чувствовали себя побежденными, а мое горе превратило наш дом в тюрьму. И хотя об этом не говорили вслух, я понимала, что в эти выходные Джеймс подводит черту под моими попытками завести еще одного ребенка. Пришло время сдаться; оставить эту мысль, пережить это и вернуться назад домой такой, какой я была раньше.

Для тех из нас, кто жил в глубине острова, море было чудесным, невероятным зрелищем. Джеймс рано уходил рыбачить, и, пока Ниам собирала ракушки, я садилась на одеяло и позволяла морю загипнотизировать себя. Сверкающая гладь стекла, горизонт, превращающийся в скользящий, движущийся холм, который приближался к суше и неуклюже распадался на хихикающую о песке массу. Я представляла, что за морем ничего нет; нет кораблей, увозящих наших соседей и семьи в Англию и Америку. Нет пароходов, на которых уплыл за Атлантический океан в Нью-Йорк или Бостон мною любимый юноша.

Я смотрела, как солнце окрашивает небо цветными пятнами сотен оттенков пурпурного и золотого; как серые дождевые облака парят над Киллалой на другой стороне залива, пока мы наслаждаемся редким солнечным сиянием. В сушу вдавались уступы и гладкие валуны, дети могли искать там мертвых крабов, ракушки и прочие морские сокровища. И я думала: «Бог создал все это, а еще одного ребенка мне не дал». Иногда я уступала своим слезам и давала им смешиваться с морскими брызгами, и облегчала душу рыданиями на природе. Проходили дни, и я почувствовала, как чувство несправедливости оттого, что я не смогла забеременеть во второй раз, уходит, но вместо этого мои мысли начали вращаться вокруг старей обиды, и я посмотрела на нее новыми глазами.

Любовь.

Пустота в моей душе, которую раньше заполняли мысли о моем вымышленном сыне, была тем же местом, где гнездилось мое нереализованное желание страстной любви. Я чувствовала, как морской бриз ласкает мою шею, как подол моей хлопковой юбки щекочет мое колено, но я больше не ощущала прикосновений своего мужа, не слышала его голос и даже не видела его по-настоящему. Он стал объектом, как предмет мебели или хлеб. Поэтому мое страстное желание ребенка было замещено моей тоской по волнению первого запретного поцелуя.

Это была знакомая боль. Но все равно боль.

Я сидела на камнях, когда мне показалось, что я вижу его, идущего к причалу. На нем был коричневый костюм, его черные волосы волнами ниспадали на плечи. Он был прежним в том смысле, что первая любовь никогда не стареет.

Я не видела его лица, но я знала, что это — Майкл.

Шок не парализовал меня, как это бывает в мечтах, а заставил стремглав броситься к пирсу. Мои ноги скользили по камням; я даже не остановилась, чтобы выбрать подходящий путь наверх. Это означало бы, что я повернусь к нему спиной, а я не могла позволить ему пропасть из вида. Я не позвала Майкла и не думала о том, что скажу, когда догоню его. Я бежала прямо к нему босая и задыхающаяся.

Когда я услышала крик Ниам из каменного пруда позади себя, должна признать к своему стыду, что я была в замешательстве.

Я, конечно, вернулась и спасла моего ребенка. Я успокоила ее на счет ожога медузы и отнесла назад в гостиницу, искупала в соленой воде, вытерла и закутала. Но в безумном ритме мое сознание искало способа снова взглянуть на Майкла. В течение нескольких оставшихся до конца отпуска дней я была раздражительна, ко я знаю, что Джеймса успокаивало то, что моя глубинная грусть, как он видел, растаяла.