Рецепт вранья - [12]

По ночам я смотрела на них воображаемые фильмы, состоящие из самых смелых фантазий, — так другие ни за что не пропустят ежевечернее продолжение любимого сериала. На девяти квадратных метрах поверхности, расположенной напротив моей кровати, разворачивалось, в противовес гнусной реальности, мое параллельное существование. Если в подлинной жизни надо мной смеялись, я только краснела или принималась глупо хихикать, торопясь сменить тему. Я никогда не умела вовремя найти достойный ответ. Хуже того, достойный ответ ни разу не посмел сорваться с моих губ, потому что я боялась усугубить ситуацию, ляпнув что-нибудь не то. Мое эго давно превратилось в зияющую рану. Зато по ночам я спокойно правила ошибки в сценарии.

Согласно ритуалу, первым делом я снимала со стены литографию — убогую репродукцию «Девушки с жемчужной сережкой» в дешевой красной раме. Никакого секретного сейфа за ней не имелось. Я всего-навсего очищала экран, готовя стенку к домашнему киносеансу. Наливала себе стакан кока-колы со льдом, подкладывала под спину пару подушек. Включала музыку — диск Барбары, песню «Скажи, когда ты вернешься?», вступительные аккорды которой успела выучить наизусть. И начинала прокручивать худшие эпизоды своей жизни, иногда внося в них модификации и изменяя детали, подчеркивающие те качества, что не давали мне превратиться в любимицу публики: полное неумение остроумно давать отпор хамам и прогрессирующую робость; я понимала, что являю собой чудовищный по величине сгусток комплексов. Зрителей я на свои сеансы не приглашала, потому что не потерпела бы их присутствия. Это был очень плохой фильм, и кому, как не мне, было знать об этом лучше всех? Например, я ставила на место толстую булочницу, взявшую привычку встречать меня словами: «Что это вы сегодня так ужасно выглядите? Заболели, что ли?» В ответ я гавкала: «На себя посмотри, жирная корова. Опять весь товар сама сожрала? И как ты только не лопнешь!» В другой «серии» я с размаху била кулаком по морде сопляка румына, который в метро схватил меня за задницу, а потом, воспользовавшись моим оцепенением, вытащил у меня кошелек. Эту сцену я запускала особенно часто. «Эй ты, а ну отвали! Я, конечно, понимаю, что у тебя проблемы. С такой харей, какой тебя наградила природа, не так легко расстаться с девственностью. Последняя шлюха и та тебе не даст». Разумеется, я сознавала, что все это ужасная пошлятина, что я понапрасну взбалтываю выдохшийся осадок без вкуса и запаха, оставшийся от бурды, наспех проглоченной в бесплатной столовке для неимущих. Но это было мое лекарство, поддерживавшее во мне жизнь и не дававшее загнуться от изжоги.

В тот вечер я налила себе бокал красного вина. Все было готово к показу — ждали только меня. Экран требовал своей дозы картинок-антидепрессантов. Давай заправляй бак доверху, и поехали! Но не успела еще Барбара закончить слезную жалобу на неверного любовника, как в нашу компанию без стука ворвалась Лола.

Ее силуэт отчетливо вырисовывался на моей стене. Она была стройная девушка, Лола. Невысокая, но с хорошей фигурой, как те куклы, что мне дарили в былые времена. Пожалуй, малость суховата и излишне мускулиста — что-то не тянет играть с такой. Она предложила мне пойти на танцы, и мы вдвоем очутились на танцполе того самого захудалого клуба, куда в прошлом месяце рискнули сунуться с Кароль. Больше всего мне понравился пофигизм, с каким мы игнорировали чужие взгляды. Мне хотелось легкости, хотелось, чтобы наши темные волосы летали в басовых ритмах, иногда схлестываясь, как две вражеские армии. Своими высоченными каблуками мы дружно трамбовали липкий линолеум. Я позволила себе отмахнуться от бокала вина, молча протянутого мне голубоглазым незнакомцем. Я в упор не видела кое-кого из знакомых, твердя про себя, что так им и надо, нечего было на людях делать вид, что не узнают меня, как будто мои черты имеют свойство меняться в зависимости от обстановки. Меня пьянило чувство, что мы с ней — вдвоем против целого мира. Обычно мои воображаемые творения были не веселей фильмов Ромера. У такого, как я, бездарного режиссера даже солнечные закаты отказывались работать в кадре. Но не на этот раз! Я бы руку дала на отсечение, что сцену снимал маньяк-вуайерист, вооруженный цифровой видеокамерой. Свет создавал впечатление полной достоверности происходящего; зависть зрителей была такой осязаемой, что казалось, ее можно потрогать руками; еще немного, чуяла я, и что-то случится. Надо будет как-нибудь и правда сходить с Лолой в «Синюю ноту».

В действительности — и в этом состояло главное отличие моего кино от нашей с Кароль реальной эскапады — нас с ней и на порог-то не пустили. «Извините, но здесь закрытая вечеринка».

Задребезжал телефон. Мне не требовались способности медиума, чтобы догадаться, что это Кароль, легка на помине. Она звонила два раза в неделю, якобы узнать, что новенького, а на самом деле — убедиться, что жизнь у меня бьет ключом так же бурно, как у нее, словно нас связывал пакт о равноправии: у меня ничего не происходит, у тебя ничего не происходит, всем на нас глубоко наплевать, потому-то мы и дружим. Когда я предложила встретиться в ближайшем баре и поговорить, она немного удивилась и, пожалуй, обеспокоилась. Но все же согласилась при условии, что это ненадолго, — ей завтра рано утром на работу, в библиотеку.