Ребро жестокости - [48]

– На телах всех жертв имеются следы пыток. Бандиты, безусловно, могли выбить из них какие-то признания силой и жестокостью. Если вы считаете методы испанской инквизиции приемлемыми, можете им верить. Надеюсь, они не начнут завтра сжигать женщин за колдовство, – попытался съязвить майор, и уже серьёзно добавил, – Повторяю, мы на сто процентов уверены, что произошло массовое убийство невинных людей в целях создания немедленного устрашающего медиа-эффекта. Это акт неприкрытого террора против гражданского населения.

13.

Народное терпение оказалось небезграничным. Смертельно устав от мучений и издевательств, которым их подвергали всё новые и новые «защитники», простые мексиканцы действительно начали тайно собираться на кухнях, чтобы обсудить друг с другом своё плачевное положение. Кто-то на таких собраниях неизменно поднимал тему возможных мер самозащиты. Как раз одну из таких сходок собрал в любимой таверне жителей посёлка Овехуна местный стоматолог, старый Мануэль. Таверна по случаю закрылась на вечер, а сыновья хозяина внимательно следили за обстановкой снаружи, чтобы немедленно доложить отцу о любых посторонних и чужаках, если таковые вдруг появятся. Овехуна находилась в центре страны, в живописном окружении сочных льяносов и изумрудных холмов. Местные жители ещё с шестидесятых годов вели партизанскую войну против правительства, отстаивая свою левацкую точку зрения на справедливость общественного устройства. Но с тех пор много воды утекло, и мир изменился до неузнаваемости. Иллюзий старых партизан практически никто уже не разделял.

– Когда они убили семью Рубио, моих соседей, я терпел и молил Господа, ангелов и святых угодников, надеялся на чудо, – рассказывал Мануэль. – Бандитам из «Семейного креста» показалось мало того, что Рубио им платили. Не удивительно, ведь до этого они платили «Омегас». Когда начался «крестовый поход», пришёл «Семейный крест». Они действительно прогнали «Омегас», но тут же потребовали от Рубио уплаты нового «налога». Одним злосчастным утром их отрезанные головы были насажены на колья ограды прямо напротив окон детской моего дома. Но я продолжал молиться. Кто, знает, думал я, авось, меня минует чаша сия, но нет. Испить довелось всем моим домочадцам.

Всем слушателям, собравшимся за круглым столом было знакомо это чувство тщетной надежды. Беда, в облике членов «Омегас» или «Семейного креста», не раз стучалась в дом каждого из них. Все лишь молча кивали, слушая дантиста. Тишина нет-нет нарушалась только лёгким хлопком, когда Антонио, хозяин таверны, открывал очередную бутылку красного вина.

– Посмотрите на мои руки, – сказал дантист, подняв обе руки и демонстрируя своим односельчанам их тыльную сторону, на концах пальцев розовела тоненькая плёночка нарастающей роговицы. – Они вырвали мне все ногти плоскогубцами, пока жена собирала выкуп. Через что только ей не пришлось пройти, бедняжке. И все из вас прошли через это. У тебя, Насарио, они сожгли дом. Твою жену, Панкрасио… Впрочем, обойдёмся без подробностей, если хочешь.

– Пустили по кругу, – мрачно сказал Панкрасио. – Росалинду пустили по кругу, пока я собирал деньги.

– Но Росалинда хотя бы жива и, слава богу, находится здесь с тобой, – продолжил Мануэль. – Этого, увы, нельзя сказать о Камиле. Ведь с ней обошлись так же как с Росалиндой, но на глазах у Деметрио.

– А потом Деметрио отрезали голову, тоже при мне, – закончила за него Камила твёрдым голосом, в котором лишь еле ощутимо дрожала нотка неизбывного отчаяния, вошедшего в привычку.

– В связи с чем у меня возник, законный вопрос, дорогие мои товарищи, – сказал Мануэль. – Хотите ли вы так и надеяться до самой смерти, что вам повезёт, или вы хотите что-то предпринять, чтобы спастись? А если же нам спастись не уготовано – хотите ли вы умереть связанными на коленях под ножом палача из «Семейного креста», или погибнуть свободными, с оружием в руках?

– Свободными. Только свободными, – раздались вразнобой голоса участников сходки. – Лучше умереть стоя!

– Дело говоришь, Мануэль. Уж если сдохнуть, то хоть утащить с собой парочку мразей в ад, – всё так же мрачно подытожил Панкрасио.

– Почему же только парочку, – спокойно ответил Мануэль. – Можно и побольше. Я вот, купил себе автоматическую винтовку, так там пуль много. Уже пристрелялся, кстати.

– Оружие-то достать можно, сейчас это не проблема. Одно меня смущает, – сказал Насарио. – Когда мы возьмём в руки винтовки и начнём вершить расправу, закон назовёт это самосудом, а правительство назовёт это вооружённым восстанием. Не дай бог, у нас будет новый Чьяпас. Вы помните, что там у них творилось в Актеале?

– А что творилось в Актеале, Насарио?

– Эта территория контролировалась повстанцами, но там проживали мирные люди. Боевики в масках пришли в одну из местных церквей и вырезали всех, кто там был на мессе – сорок пять человек, из них девять мужчин, двадцать женщин и шестнадцать детей. Семь женщин были беременными. Не пощадили никого.

– Но там разве не католики протестантов резали? – спросил Панкрасио.

– И ты в это веришь, Панкрасио? Это было наказание за поддержку повстанцев, за участие в их структурах коммунитарного самоуправления. Военный гарнизон, расположенный в двух километрах от посёлка на сигналы от местных жителей с призывами о помощи не откликнулся. А убийц, свыше тридцати человек, не так давно полностью оправдали в Верховном суде по процедуре «ампаро».