Ребенок в мире Эроса - [21]

В аятах, посвященных картинам Рая, появляется весьма специфический образ — вечно юных мальчиков, обносящих праведников чашами, сосудами и кубками. Напрашивается параллель с виночерпием Зевса юным и прекрасным Ганимедом. Особое отношение к красоте мальчика вошло в ткань арабо-персидской лирики, отразилось в творчестве Ибн Хазма, Саади, Хафиза, Абу Новаса и других. В труде средневекового арабского мыслителя Ибн ал-Джакузи «Таблис Иблис» приводится такая сентенция: «С девочкой один бес, а с мальчиком два беса»16. В целом, отношение к детству напоминает тип отношения к имуществу, которое надо хранить и преумножать, но так, чтобы не вызывать этим “скупости души”, ибо «Ваше имущество и дети — только искушение, и у Аллаха великая награда» (сура Взаимное обманывание).

В восточных религиях, прежде всего, в буддизме положение иное. Здесь тело — продукт сознания, кристаллизация кармы, призванная стать живым носителем духа. Будда, хотя и похож на младенца с блаженной улыбкой самоудовлетворения, но физическое рождение и детство для него — ничто; суть в духовном рождении и достижении нирваны. Естественный ход вещей, процесс физического развития препятствует этой цели, вот почему, как ни парадоксально это звучит, идеал буддизма: «Наилучшее будущее — это будущее без рождения, когда ничего не рождается и не умирает» 17. В широко известной сутре излагается история о том, как безутешная мать принесла Будде погибшего ребенка с просьбой воскресить его, на что получила совет сходить в город и принести несколько горчичных зерен из того дома, где никто никогда не умирал. Это помогло матери в обретении внутреннего мира после такой потери. Буддистская мифология знает понятие «соно-мама», что соответствует «непорочности» в библейском понимании, восприятию по-детски радостного, чистого и светлого мира.

Еще более сложен моральный статус тела ребенка в рамках существующих духовно-нравственных традиций. Он может быть рассмотрен с двух сторон: как процесс становления морального сознания ребенка, включая самооценку его телесных функций и их эволюции и как процесс изменения моральных стандартов общественного сознания по отношению к телу ребенка. Одной из распространенных классификаций эволюции морального сознания ребенка является схема Кольберга, где выделяется преднравственный, конвенциональный и постконвенциональный уровни. Наибольший интерес вызывает проблема появления полового стыда. Один из видных юнгианских аналитиков современности М. Якоби, рассматривая различные концепции появления стыда у ребенка, фиксирует его начало в восьмимесячном возрасте, как следствие, утраченной цельности и возможности взглянуть на себя со стороны18. Утрата "райской наготы", разделение его тела на «перед» и «зад» ведет по мнению Эриксона к появлению эмоции гнева на самого себя и желанию скрыть лицо. «Райская» нагота ребенка становится культуральной обнаженностью, регулируемой системой норм и запретов общества. Ребенок, обретший половой стыд, — это уже падший ангел, и по словам Г.К. Честертона "каждый, кто любит детей, согласится, что признаки пола наносят ущерб их особой прелести"19. Культурно-исторический символизм, задаваемый одеждой, фиксирует границу дозволенного, что приводит к конфликту и появлению "краски стыда", как культуральной реакции на природное несовершенство. Если до определенного возраста нагота воспринимается естественно, а многие примитивные общества допускают и даже одобряют детские эротические игры, то стыд рано или поздно становится самообвинителем ребенка, порождая сложный психологический конфликт.

За более чем 100 лет, прошедших с создания фрейдовской концепции об особом морально-психологическом статусе управления телесными функциями у ребенка, изменилось многое. Современные теории моральной оценки телесных феноменов во многом исходят из установок гуманистической психологии, роста толерантности в сознании общества по отношению к функциям тела, идеологии нудистского движения, неоязыческих тенденций и т. п. Былой ригоризм сменяется если не вседозволенностью, то максимальным диапазоном допустимого и морально неосуждаемого.

Что касается развития способности ребенка к моральным суждениям, то можно сослаться на современные нейрофизиологические данные, свидетельствующие о том, что фундаментальная предрасположенность человеческого мозга к моральным суждениям коренится в его способности создавать психические структуры, участвующие в оценке "себя как другого" прежде всего телесно20. Хорошо известно, что пищевые и половые табу были первыми моральными и социальными запретами, регулирующими поведение. Накапливается все больше сведений о теснейшей взаимосвязи телесных феноменов и природных закономерностей развития тела и динамикой моральных суждений в онтогенезе ребенка.

Особое место в осмысливании феномена детского тела занимает философия. Уже упоминалось, что многие великие мыслители обращались к этому образу, хотя сам ребенок как отдельная сущность поздно вошел в орбиту философской мысли. Своеобразной гранью этого явления стало представление о детском философствовании, о том, что "устами младенца" может говорить истина, не поддающаяся мудрости зрелых. В ребенке упаковано все богатство человеческого существования, постичь которое и пытается философская мысль. Остается удивляться, как долго и трудно шло человечество к этой простой и глубокой истине. Идеи Ф. Арьеса21 совпали с осознанием роли семьи как главной ячейки социализации, как первичной структуры, где формируется ребенок телесно и духовно. Более того, ребенок в семье обретает форму собственности родителей, распространяющейся на его тело. Внешний вид ребенка, одежда, украшения и прочее говорят почти все о социальном статусе семьи. Тело ребенка становится социальным знаком и включается в символический обмен и начинает все более и более быть объектом манипулирования в интересах общества и государства. Феномен детства в этой парадигме мышления характеризуется тенденцией к упорядоченности, рационалистической заданности, а тело ребенка — объектом для разнообразных социальных технологий. Этот позитивистский подход к детскому телу и его развитию во многом порождался отсутствием или малочисленностью сравнительно-культурологических и этнографических исследований. Прорыв в этом отношении совершила М Мид и ее последователи. Дело даже не в известной типологии культур: постфигуративной, кофигуративной и префигуративнои, отражающих эволюцию взаимоотношений родителей и детей от архаичных обществ до постиндустриального. Мид фиксирует важнейшую грань понимания сути телесной организации ребенка — ее культуральную «естественность», незакомплексованность, присущую детству в Океании. Телесный контакт не отягощен страхами и угрозой наказания, он является мощным фактором развития личности». Этот своеобразный телесный гедонизм стал в XX веке образом утраченного рая, породил массу иллюзий и попыток подражания.