Ребенок открывает мир - [82]

После испытаний наступает новый этап — изоляция. Юношу уводят далеко от стоянки племени и оставляют в лесу. Недели, месяцы и даже годы проводит он в полном одиночестве, соблюдая обет молчания; изредка ему приносят еду, а в остальное время он должен обеспечивать себя сам. А ведь надо еще соблюдать различные табу: многие виды пищи, которые можно добыть в лесу, считаются запретными. Лишь иногда юношу посещают взрослые члены племени: они вновь подвергают его испытаниям и заодно обучают разным племенным обычаям, обязательным для взрослого мужчины. Считается, что юноша как бы умер. Вернее, умер ребенок. Для того чтобы родился мужчина. В период же изоляции он — никто: не мальчик, не мужчина и даже не член племени.

Отметим: то, как юноше сообщают новые правила его жизни, совсем не похоже на суховатые нравоучения европейских пап и мам. Лишь в моменты сильной боли, тяжелых физических мук юноше говорят то, что отныне должно скрижалью вписаться в его сознание: «Теперь ты мужчина: не играй с детьми, не кради, не лги, не соблазняй чужую жену. Чти родителей, не женись на сестре» и т. п. Можно себе представить, как глубоко внедряется в память юноши эта «учеба», если от боли хочется кричать, а кричать нельзя.

Но и это не все, и даже не главное в обряде инициации. Главное же в том, чтобы передать кандидату в мужчины духовный, магический опыт взрослого человека, члена племени. Передать кроющиеся в нем силы, без которых юноша никогда не будет мужчиной, стань он даже седым стариком.

Делали это по-разному. У одних народов юношу заставляли пить кровь, собранную у стариков или у взрослых мужчин, а затем натирали ею его тело. У других на тело юноши наносили глубокие надрезы кристаллами кварца или ножом, предварительно вводившимся в тело взрослого члена племени. Суть была везде одна: по «закону сопричастия» магическая сила взрослого «перетекала» в тело юноши.

Вот теперь юноша — почти взрослый. Наконец его можно ознакомить с секретами и тайнами племени. Ему показывают святая святых — тотемические места, фигурки идолов, священные обряды и ритуалы, к которым допускаются лишь взрослые мужчины. Это знак особого почтения, признания взрослости и равенства; под страхом смерти должен юноша хранить тайны от непосвященных — женщин, детей и иноплеменников.

Наконец наступает торжественный период: «вновь рожденного» мужчину принимают в социальную группу. Его освобождают от обета молчания, дарят оружие, новые украшения и новую одежду. Дают новое имя. Веселый праздник и священные тотемические церемонии завершают инициацию, подчеркивая значимость момента.

Теперь юноша окончательно становится взрослым, полноценным членом племени. Вся жизнь его изменяется. Он получает новые права: создавать семью, постигать секреты племени, участвовать в тотемических церемониях; новые обязанности: теперь он охотник и воин. Иными словами, он действительно как бы родился заново: и социально, и психологически.

Но это лишь одна сторона медали, важная и единственная для нас, но далеко не самая важная для носителей пралогического мышления. Ведь для них новое рождение — не метафора, а вполне реальное рождение взрослого мужчины, приобщение души юноши к духу племени. Новая, теперь уже полная, сопричастность индивида и рода, сопричастность бесповоротная, окончательная. Это, и только это, дает новопосвященному право на социальные привилегии взрослого, а вовсе не его естественный, «хронологический» возраст. Так, например, фиджийцы не делали никакого различия между непосвященными мужчинами и детьми, называя их одним именем — коирана (дети). У австралийских аборигенов мужчины, не прошедшие инициацию, не считались взрослыми людьми. «На стоянке туземцев,— пишет исследователь жизни австралийцев Гоуитт,— гостили... двое или трое мужчин из племени бидуэлла с женами и детьми, кроме них был еще мужчина из племени крауатун курнает с женой и ребенком. Когда церемонии начались, то ушли все гости, за исключением одного, так как ни бидуэлли, ни крауатун курнаи не имели церемоний посвящения и, следовательно... не «сделались мужчинами». Остался один патриарх из племени бидуэлли, но и его сейчас же прогнали, сконфуженного, к женщинам и детям. Причина здесь совершенно ясна: он никогда не «сделался мужчиной», следовательно, он был только мальчик».

Конечно, в обрядах инициации можно увидеть и рациональное зерно. И даже своеобразную психологическую проницательность: ведь «кодекс» племенных обычаев сообщается не как-нибудь, а в условиях повышенного эмоционального возбуждения, острой психологической восприимчивости. А разве испытания на выносливость, смелость, выдержку не есть своего рода экзамен на жизнь в суровых условиях?

Все так. Но если мы увидим только это, то не поймем самого главного: глубокого магического значения, которое скрыто для архаичного человека в каждом этапе инициации. Значения, которое превращает испытания из цепи бессмысленных жестокостей в серию своеобразных архаических воспитательных воздействий.

И вот что удивительно: еще в конце первой трети XX в. ритуалы эти встречались почти во всех архаичных культурах Африки, Азии, Америки, Австралии... Различны лишь были формы. В чем же причина такой устойчивости, вездесущности инициации? Пытаясь ответить на данный вопрос, английский ученый Хэмбли предположил, что эти обряды возникли в те невообразимо далекие времена, когда люди кроманьонского (биологически современного) типа жили еще в какой-то единой «праколыбели» культуры, до расселения по другим материкам. В самом деле, иначе трудно объяснить, почему, например, обрезание мы встречаем у племен Африки, Америки и Австралии, столь удаленных и изолированных друг от друга.