Ребенок открывает мир - [32]

А теперь обратим внимание на детей, сумевших проявить независимость. Зададим себе те же вопросы: в чем причина подобного поведения? В том ли, что ребенок стремится угодить экспериментатору? Или в том, что он хочет поддержать свою нравственную самооценку? Ведь малыш обещал экспериментатору выполнять программу именно так: нарушить ее означает и нарушить данное слово, отказаться от своего обещания.

Повторим наш экспериментальный прием. Но на этот раз за экраном не партнер ребенка, а сам экспериментатор. Он видит через прорезь экрана только руки ребенка. Итак, внешний контроль со стороны экспериментатора снят. Малыш лишен моральной поддержки экспериментатора. Не грозит ему и молчаливое «наказание» со стороны того же экспериментатора (хотя бы в виде укора в глазах). Теперь ребенок наедине с партнером. И все же дети не подражают взрослому. Не подражают, хотя это им теперь и не выгодно. Значит, независимость детей не вызвана внешним контролем. Это не просто выполнение программы, но и акт нравственности, стремление сдержать слово, хотя бы и ценой противоречия взрослому. И притом стремление вполне бескорыстное: ведь даже на мысленное одобрение со стороны экспериментатора ребенку рассчитывать не приходится.

Итак, мы выяснили: к старшему дошкольному возрасту у большинства детей появляется независимое поведение. Сначала оно возникает по отношению к сверстникам, затем — по отношению к взрослым. И еще: вначале дети начинают проявлять независимость на словах, т. е. во время контроля со стороны, а потом и на деле — в ходе реальных действий.

На основании этого мы можем сделать два важных вывода. Во-первых, независимое поведение — не врожденное свойство личности. Оно формируется начиная с первых лет жизни ребенка. Во-вторых, для формирования независимого поведения надо устранить отношение ребенка к взрослому как к непререкаемому авторитету, как к человеку, который не способен ошибаться.

«Но позвольте,— снова вмешивается скептик,— авторитет взрослого — залог воспитания. Как же можно его разрушать?»

Это было бы верно, если бы... авторитет взрослого и авторитет общества совпадали. Но так ли это?

Действительно, пока ребенок мал, близкие ему взрослые — мать, отец, родственники — воплощают в себе общество, являются как бы его представителями. Но к 4—5 г. ребенок уже многое знает, умеет, понимает. Он видит, что некоторые поступки взрослых (чаще всего за пределами семьи) не соответствуют общепринятым нормам. Вот тут-то и нужны ему критичность, независимость. Не будь их, ребенок с одинаковой легкостью усваивал бы и хорошее и дурное, подражал нужному и ненужному; и хороший и плохой человек пользовались бы у него одинаково непререкаемым авторитетом. К счастью, это не так, и даже дошкольник может уже отличить подлинного «представителя общественных норм» от взрослого «только по названию».

Но вернемся к вопросу о том, как формируется независимость. Вы, возможно, сталкивались с трудным периодом в развитии ребенка — так называемым «кризисом трехлетнего возраста»? Послушный, спокойный ребенок, с радостью выполнявший наши поручения, вдруг меняется; и вот на его месте — упрямый, своевольный маленький диктатор. Мы хотим его одеть — он вырывает шапку или пальто, пытаясь натянуть их самостоятельно; помогаем построить домик из кубиков и слышим резкое: «Я сам!» Настоящий маленький зазнайка! Наверное, так оно и есть. Ведь к 3 г. силы и умения ребенка резко возрастают, маленький гордец чувствует это и требует автономии. «Надоела мне ваша мелочная опека, дайте хоть чуть-чуть пожить самостоятельно»,— как бы говорит он.

«Стоп! — догадывается читатель.— Вы говорите про самостоятельность, а речь-то шла о независимости?» Совершенно верно. Отступление в область развития автономности нам для того и понадобилось, чтобы не спутать ее с независимостью. Независимость развивается по-другому.

Представьте себе, что вы овладеваете какой-то профессией или видом искусства, например учитесь рисовать. Вначале разрыв между вами и учителем очень велик: начинающий и мастер. Попробуй прояви тут критичность, независимость; ведь чтобы критиковать работу мастера, надо обладать своим собственным личным опытом. А его как раз и не хватает. Да и не очень-то мастер считается с нашим мнением.

Но допустим, вы оказались способным учеником, упорно трудились и (о радость!) сами стали мастером. Но что это? Работы учителя — ранее верх совершенства — вдруг потускнели в ваших глазах. И там и тут вы замечаете недостатки, погрешности, ошибки; лишь настоящий талант устоит перед критичностью молодых.

Разве не то же происходит и с ребенком? Посмотрите на 2-лет-него малыша! Насколько мы, взрослые, превосходим его во всем! Не кажемся ли мы ему этакими добрыми кудесниками, творящими все вокруг по мановению волшебной палочки? Для нас нет невозможного. Увы, как это ни утомительно, но приходится играть роль волшебника в ее наиболее скучном варианте: рассказывать, показывать, руководить без конца. Ну хоть бы одно возражение для разнообразия! (Капризы в счет не идут.)

Год, два, три... Стоп! Наконец-то можно сбросить мантию, отложить волшебную палочку и вздохнуть с облегчением. Конечно, мы и теперь немножко волшебники, но зато появилось много видов деятельности, где мы выступаем с малышом «на равных»: ролевая игра, труд, совместное конструирование, беседа. Вот тут-то ребенок и видит, что взрослый — не волшебник, а человек с его маленькими слабостями и способностью ошибаться; ореол непогрешимости, сиявший вокруг нас, постепенно гаснет. Иными словами, малыш все чаще, пусть на короткое время, выполняет роль учителя и контролера, ранее монопольно принадлежавшую взрослым. А это и приводит к тому, что отношение к взрослому как к непогрешимому образцу постепенно заменяется более критичным отношением.