Ребекка с фермы Солнечный Ручей - [65]

— Да, но где получили эти камешки свой красивый блеск, атласную поверхность, прелестную форму? Не в этой спокойной заводи, лежа на песке. Здесь их углы никогда не были бы сглажены, их грубая поверхность отшлифована. Они обрели свою красоту в борьбе и схватке бурных вод. Они наталкивались на другие камни, их бросало на острые скалы, а теперь мы смотрим на них и называем их красивыми.

— Не выпади вам доля педагога,

Могли б нести вы людям слово Бога, —

сказала Ребекка в рифму. — О, если бы я могла мыслить и говорить, как вы! — вздохнула она. — Я так боюсь, что никогда не буду достаточно образованной, чтобы из меня вышел хороший писатель.

— С большей пользой ты могла бы тревожиться о множестве других важных вещей, — заметила мисс Максвелл с некоторым пренебрежением. — Бояться, например, что ты не постигнешь человеческую натуру, что ты не осознаешь красоту окружающего мира, что тебе может не хватить сочувствия к людям и потому ты никогда не сможешь читать в их душах, что твоя способность выражать мысли может от самих этих мыслей отставать, — тысяча проблем, каждая из которых важнее для писателя, чем знание всего того, что может быть найдено в книгах. Эзоп был греческим рабом и даже не умел писать, однако весь мир читает его чудесные басни.

— Я не знала этого, — сказала Ребекка почти с рыданием. — Я ничего не знала, пока не встретила вас!

— Ты пройдешь только курс средней школы в Уэйрхеме, но даже самые знаменитые университеты не всегда делают настоящими людьми мужчин и женщин. Когда у меня появляется страстное желание поехать за границу, чтобы учиться, я всегда напоминаю себе о том, что были три великие школы в Афинах и две в Иерусалиме, но Учитель всех учителей вышел из Назарета, маленькой деревушки, скрытой вдали от большого шумного мира.

— Мистер Ладд говорит, что в Уэйрхеме все ваши таланты пропадают даром, — сказала Ребекка задумчиво.

— Он не прав. Мои таланты невелики, но ни один талант не будет растрачен зря, если только его обладатель не предпочтет держать его под спудом. Помни это, когда речь идет о твоих собственных талантах, Ребекка. Быть может, люди не оценят их по достоинству, но таланты могут поддерживать, утешать, вдохновлять там и тогда, где и когда ты меньше всего этого ожидаешь. Наполненный доверху стакан, содержимое которого переливается через край, увлажняет землю вокруг себя.

— Вы слышали о «Розе радости»? — спросила Ребекка после долгого молчания.

— Да, конечно; откуда ты знаешь о ней?

— Я видела ее на обложке книги в библиотеке.

— Я видела ее и под обложкой книги в библиотеке, — улыбнулась мисс Максвелл. — Это из Эмерсона,[37] но боюсь, ты еще недостаточно взрослая для такой книги, Ребекка, а «Роза радости» — одна из тех вещей, которые не поддаются объяснению.

— О, попробуйте объяснить, дорогая мисс Максвелл! — умоляла Ребекка. — Может быть, если я хорошенько подумаю, я смогу угадать, что это значит.

— «В реальности — этом мучительном царстве времени и случая — существуют Забота, Бедствие и Печаль; с мыслью об Идеале появляется в ней неугасимое бурное веселье — Роза радости, вокруг которой поют все музы», — процитировала мисс Максвелл.

Ребекка повторяла эти слова снова и снова, пока не выучила наизусть. Потом она сказала:

— Я не хочу показаться самоуверенной, но я почти убеждена, что понимаю это, мисс Максвелл. Быть может, не совсем, потому что это запутанно и сложно, но немного, вполне достаточно, чтобы развить эту мысль. Так бывает, когда прекрасная фигура галопом промчится мимо вас на лошади: вы так удивлены, ваши глаза движутся так медленно, что вы не можете как следует разглядеть ее, но вы поймали мельком ее очертания, когда она пронеслась мимо, и знаете, что она прекрасна. Все решено: мое сочинение будет называться «Роза радости». Я сейчас решила. У меня еще нет ни начала, ни середины, но конец, я знаю, будет волнующим. Что-нибудь такое… дайте подумать:

Пусть счастье впереди иль ждет беда,

(Ведь даже золоту без примесей не быть),

Ты не увянешь в сердце никогда,

О, Роза радости! Ты вечно будешь жить!

А теперь я хочу укутать вас шалью, подложить вам под голову хвойную подушку, и, пока вы спите, я спущусь на берег и напишу для вас сказку. Я буду «предполагать» разные вещи, как мы это с вами всегда делаем. Моя история летит далеко-далеко, в будущее, и в ней случается то прекрасное, что, возможно, никогда не происходит в действительности. И все же кое-что из этого прекрасного произойдет, вот увидите. И тогда вы достанете из вашего стола эту сказку и вспомните Ребекку.

«Интересно, почему они, эти юные, всегда выбирают темы, которые потребовали бы максимального напряжения сил от самого великого писателя? — думала мисс Максвелл, пытаясь уснуть. — Их ослепляет, увлекает, захватывает величие темы или они воображают, что могут справиться с ней? Бедные, наивные создания, впрягающие звезды в свои игрушечные повозки![38] А как прелестно это наивное создание выглядит под своим новым зонтиком!»

Зонтик был подарком Адама Ладда. Он ехал по улицам Бостона в один из холодных весенних дней, когда природа и модницы обнадеживают, но надежды кажутся далекими от осуществления. Неожиданно его поразил вид розового зонтика в витрине одного из магазинов, весело сигналящего прохожему и заставляющего его помечтать о сиянии летнего солнца. Он напомнил Адаму яблоню в цвету — глубокого розового цвета ткань, белая подкладка и пушистый, обшитый бахромой край из розовых и кремовых нитей, нависающий над зеленой ручкой. Он сразу вспомнил одно из ранних признаний Ребекки — маленький розовый зонтик, позволивший ей единственный раз заглянуть в веселый мир моды и красоты, которого ее детство почти не знало, и ее поклонение этому хрупкому предмету, и его трагический и жертвенный конец. Он зашел в магазин, купил эту дорогую безделушку и тут же отправил ее с нарочным в Уэйрхем, и ни единое сомнение в уместности такого поступка не зародилось в его мужском уме. Он представлял только выражение радости в глазах Ребекки и красивую посадку ее головы под этим нежно-розовым балдахином. Было, пожалуй, немного затруднительно вернуться час спустя и купить голубой зонтик для Эммы-Джейн Перкинс; ему казалось все более трудным, по мере того как шли годы, вспоминать о ее существовании в каждом надлежащем случае.