Ребекка с фермы Солнечный Ручей - [52]

Как «стаи голубей, что дом завидели родной», дух ее воспарил к великому свету, сначала лишь смутно различаемому, но становившемуся все ярче по мере того, как она приближалась к нему. Почувствовать свое единство с Божественным сердцем, прежде чем возникло ощущение какой-либо разобщенности, — это, несомненно, самый прекрасный путь к Богу для любого ребенка.

Глава 21 Горизонты раздвигаются

Время, которого так долго и с нетерпением ожидали, наступило, и Ребекка стала ученицей семинарии в Уэйрхеме. Те, кто насладился светской суетой и прелестями иноземных дворов или свободно вращался в интеллектуальных кругах крупнейших университетов, возможно, не сочли бы Уэйрхем чем-то из ряда вон выходящим. Но для Ребекки Уэйрхем был таким же продвижением вперед по сравнению с Риверборо, каким эта деревня была по сравнению с фермой на Солнечном Ручье. Намерением Ребекки было пройти четырехгодичный курс за три года, так как все заинтересованные стороны полагали, что по достижении зрелого семнадцатилетнего возраста она должна быть в состоянии заработать себе на жизнь и помочь получить образование младшим детям. Пока она размышляла, как успешно осуществить этот план, некоторые другие девочки обдумывали, как бы им провести без дела эти четыре года и прийти к концу обучения, зная не больше, чем в начале. Это казалось трудной, почти невыполнимой задачей, которая, однако, могла быть решена и вполне благополучно решалась даже и не в таких скромных и маленьких учебных заведениях, как в Уэйрхеме.

Ребекке предстояло ездить на поездах из Риверборо в Уэйрхем и обратно с сентября и до самого Рождества, а затем три самых холодных месяца жить в пансионе в Уэйрхеме. Родители Эммы-Джейн всегда считали, что год или два, проведенные в средней школе в Эджвуде (в трех милях от Риверборо), во всех отношениях подойдут их дочери и позволят ей вступить в жизнь с тем великолепием интеллектуального лоска, какой она только может выдержать. До сих пор Эмма-Джейн всей душой разделяла это мнение, ибо если было на свете что-то, к чему она питала отвращение, так это к учебе. Все книги были одинаково плохи, на ее взгляд, и она могла бы наблюдать, как глубины океана поглощают все библиотеки мира, и одновременно с аппетитом обедать. Однако все стало выглядеть иначе, когда ее послали в Эджвуд, а Ребекку — в Уэйрхем. Она терпела неделю — семь бесконечных дней вдали от предмета своего обожания, который могла видеть только по вечерам, когда обеим нужно было учить уроки. В воскресенье представилась удобная возможность изложить дело отцу. Но тот проявил черствость, ибо не был убежден в необходимости образования и считал, что дочь уже вполне образованна. Он не собирался навсегда становиться кузнецом, когда сдал в аренду свою ферму и переехал в Риверборо, и теперь предложил вернуться на нее к тому времени, когда Эмма-Джейн кончит учиться и будет готова помогать матери заниматься их молочней.

Прошла еще неделя. Эмма-Джейн явно изнывала и роптала вслух. Румянец ее поблек, аппетит почти сошел на нет.

Ее мать с грустью упоминала о том, что Перкинсы имели обыкновение подхватывать чахотку; что цвет лица дочери всегда казался ей слишком красивым, чтобы быть здоровым; что другие мужчины гордились бы такой честолюбивой дочерью и были бы рады во всем ей способствовать; что она боится, как бы ежедневные поездки в Эджвуд не отразились плохо на ее собственном здоровье, и потому мистеру Перкинсу, вероятно, придется нанять батрака, чтобы возить Эмму-Джейн, и, наконец, что когда у девочки такая жажда знаний, как у Эммы-Джейн, почти злодеяние — перечить ее воле.

Мистер Перкинс выносил все это в течение нескольких дней, пока не оказались ощутимо затронуты его настроение, аппетит и пищеварение. Тогда он примирился с неизбежным, и Эмма-Джейн устремилась в Уэйрхем, как освобожденный пленник к любимому приюту. Решимость ее не уменьшилась даже несмотря на то, что, прежде чем вступить под сень академических рощ, ей пришлось пройти через ужасающие испытания. Она успешно сдала экзамены только по двум предметам, но с радостью отправилась на подготовительное отделение со своими пятью «условно» с намерением позволить потоку образования легко играть на поверхности ее ума, не проникая внутрь глубже, чем это совершенно неизбежно. Невозможно игнорировать ту истину, что Эмма-Джейн была туповата, но упорная, непоколебимая верность и способность к преданной, бескорыстной любви — это, в конце концов, тоже таланты и, очевидно, представляют в жизни такую же ценность, как и чувство ритма или способность к языкам.

Уэйрхем был красивым городком с широкой и тенистой главной улицей, обсаженной большими кленами и вязами. Там были заведения аптекаря, кузнеца, паяльщика, несколько магазинов, две церкви и множество пансионов, но все интересы городка сосредоточивались вокруг семинарии и академии. Эти научные центры были не лучше и не хуже других такого же рода, где заметное различие в уровне и эффективности обучения зависело от того, случалось ли ректору быть человеком, обладающим энергией и вдохновением, или наоборот. Здесь учились мальчики и девочки со всех концов округа и штата, и были они самыми разными по происхождению, общественному положению, степени богатства или бедности. Уэйрхем предоставлял немало возможностей для самых глупых и опрометчивых поступков, но в целом пользовались ими на удивление редко. Среди учащихся третьего и четвертого курсов были случаи, когда парочки шли пешком на поезд или с поезда или когда представители сильного пола несли тяжелые книжки своих соучениц по дороге, ведущей на холм, так же как и редкие случаи возмущения всеобщего спокойствия беспечными и скороспелыми девицами, одной из которых была Хальда Мизерв. Она была довольно дружна с Эммой-Джейн и Ребеккой, но становилась с течением времени все менее и менее близка им. Хальда была чрезвычайно красива, с буйными каштановыми волосами и несколькими совсем крошечными веснушками, о которых она постоянно упоминала, так как никто не мог обнаружить их, не заметив попутно ее напоминающей фарфор кожи и длинных загнутых ресниц. У нее были веселые глаза, красивая, но, пожалуй, слишком полная для ее лет фигура и очаровательные, по всеобщему мнению, манеры. Риверборо был беден кавалерами, и потому она намеревалась провести свои четыре года в Уэйрхеме так весело, как только позволят обстоятельства. Развлечения она представляла себе как вечно меняющийся круг обожателей, которые были у нее на побегушках, и чем более публично, тем лучше, а также как постоянные шутки, смех и веселую болтовню, красноречивость и действенность которой обеспечивались с помощью лукавых и выразительных взглядов. Она имела обыкновение признаваться другим, пользующимся меньшим успехом, девочкам в своих победах и сокрушаться по поводу тех непрерывных опустошений, которые производила в сердцах и в которых, по ее клятвенным заверениям, была — если речь идет о намерениях — не виновата ни сном ни духом. Подобного рода поведение легко разрушает обыкновенную дружбу, и вскоре, отправляясь из Риверборо в Уэйрхем или из Уэйрхема в Риверборо, Ребекка и Эмма-Джейн сидели в одном конце поезда, а Хальда со своей свитой — в другом. Иногда эта свита была невыразимо великолепна и включала какого-нибудь юного Монте-Кристо, тратившего по пятницам тридцать центов на билет туда и обратно и ехавшего из Уэйрхема в Риверборо лишь для того, чтобы побыть рядом с Хальдой; иногда же круг поклонников сокращался до заурядного мальчика-попутчика, который, казалось, вполне устраивал ее за неимением другой добычи.