Ребекка с фермы Солнечный Ручей - [123]

— А если корова наступит кому-нибудь на босую ногу, то ведь раздавит, правда?

— Правда, но ведь погонщик-то ты. Не давай им наступать тебе на ноги; ты — человек со свободной волей, а они — всего лишь коровы.

— Я знаю; но, может быть, есть и коровы со свободной волей, и если такая захочет раздавить тебе ногу, так ничего не поделаешь, потому что нельзя ни бросить веревку, ни убежать, — так мистер Кейм говорит.

— Нет, конечно, бежать не годится.

— А там, где вы раньше жили, все коровы залезали в болотистые места, когда их гнали на пастбище, или некоторые все-таки шли по дороге?

— Там, где я жила, не было ни коров, ни пастбищ, поэтому-то я ничего в этом не понимаю. А зачем твоей корове веревка?

— Она не любит ходить на пастбище — так мистер Кейм говорит. Иногда ей хочется остаться дома, и тогда она с полпути поворачивает обратно.

«Боже мой! — подумала миссис Бакстер. — Что же бывает с этим малышом, когда корове вдруг вздумается повернуть обратно?»

— Тебе нравится быть ее погонщиком? — спросила она вслух.

— Н-нет, не очень. Но, понимаете, это будет моя корова, если я еще двадцать девять раз отведу ее на пастбище и она при этом ни разу не запутается ногами в веревке, а я ни разу не испугаюсь. — И широкая улыбка на миг прояснила встревоженное личико. — Долго еще она будет пастись в канаве? Может быть, я должен крикнуть: «Жвей-жвей»? Так мистер Кейм говорит: «Жвей!» Это значит «поживей».

Окрик прозвучал слабо, и корова продолжала мирно щипать траву. Мальчик доверчиво поднял глаза на жену священника, а затем оглянулся назад, чтобы посмотреть, не наблюдает ли Кэссиус Кейм за ходом событий.

— Что же нам делать дальше? — спросил он.

Это теплое, сердечное маленькое «нам» восхитило миссис Бакстер; оно так приятно делало и ее участницей этого предприятия. Она, разумеется, была плохой советчицей там, где дело касалось коров, но, когда Илайша произнес: «Что же нам делать дальше?», она собрала всю свою храбрость, мгновенно оживившись и почувствовав себя изобретательной и сильной.

— Как зовут корову? — спросила она, выпрямившись на сиденье качелей.

— Ромашка; но она, похоже, не очень хорошо знает свое имя… И на ромашку она ни капельки не похожа.

— Ничего. Ты должен крикнуть: «Ромашка!» — как можно громче и дернуть за веревку изо всех сил, а я в ту же минуту закричу во весь голос: «Жвей!» А если она быстро двинется с места, мы не должны бежать или показать, что испугались!

Так они и поступили; способ оказался чудодейственным, и миссис Бакстер ласковым взглядом проводила своего Маленького Пророка, которого корова быстро тащила следом за собой вниз с холма.

Один за другим проходили прекрасные августовские дни. Ребекка часто заходила к священнику и не раз встречала Илайшу, но Ромашка редко присутствовала при этих встречах, так как теперь мальчик гнал корову на пастбище в самые ранние утренние часы. Пастбище находилось довольно далеко, путь к цели, который выбирала Ромашка, всегда оказывался чрезвычайно извилистым, а мистер Кейм подчеркивал необходимость доставлять ее на пастбище по меньшей мере за несколько минут до того, как ее нужно будет уводить домой. И хотя мистер Кейм не нравился Ребекке, она чувствовала, что это его замечание не лишено здравого смысла. Иногда миссис Бакстер и Ребекка мельком видели Илайшу с Ромашкой, возвращающихся домой к вечерней дойке: корова безмятежно пережевывала свою жвачку, ее мягкое белое вымя, полное молока, висело почти до земли, а удивленный глаз вращался с привычным выражением «безумной ярости». Это свирепое вращение глазом, как обычно уверяли Илайшу, ничего не значило; но в таком случае поведение коровы было достойно сожаления — так считала Ребекка, и миссис Бакстер была с ней согласна. Иметь кровожадное выражение глаза и в то же время быть совершенно добродетельным и действующим из лучших побуждений животным — вот уж поистине несчастье.

Однажды вечером, когда миссис Бакстер наблюдала, как солнце, похожее на красный огненный шар, медленно опускается за дальний лес, мимо нее прошел Маленький Пророк.

— Сегодня двадцать девятый вечер, — сказал он весело.

— Я так рада, — отозвалась она; до этого ее часто тревожили опасения, что какой-нибудь несчастный случай может помешать мальчику потребовать обещанной награды. — Значит, завтра Ромашка станет твоей коровой?

— Думаю, что да. Так мистер Кейм сказал. Он сейчас в Акревиле, но к вечеру вернется. Отец собирался передать мне через него новую шляпу. Я хотел бы, когда Ромашка будет моей, поменять ее имя. Я назвал бы ее Рыжая Бродяга. Но, может быть, ее маме это не понравилось бы?.. Когда она будет моя, я, наверное, не буду так бояться, что она меня боднет или раздавит мне ногу; ведь она будет знать, что она моя, и будет послушнее. Я ни разу не дал ей запутаться ногами в веревке и ни разу не подал вида, что боюсь, правда?

— Я никогда, ни на минуту не заподозрила, будто ты боишься, — ободряюще сказала миссис Бакстер, — и часто завидовала тебе — ты выглядел таким смелым и уверенным в себе!

Илайша явно был доволен.

— Я даже не заплакал, когда она протащила меня через ограду пастбища и я ободрал себе все ноги… А вот Чарли, младший брат Билла Джонса, говорит, что он никого не боится, даже медведей. Он говорит, что подошел бы прямо к ним и дал бы им в ухо, если б они только рявкнули, но я бы так не смог, я не такой! Он не боится ни слонов, ни тигров, ни львов. Он говорит, будто для него они все равно что лягушки или цыплята.