Реанимация судьбы - [2]

– Ладно, разберемся, – пробормотала я и села. – Пойду собираться, сегодня операционный день.

– В понедельник? – удивился муж. – Что вдруг?

– Так получилось. В ночь привезли кого-то из городской больницы, нужна сложная восстановительная операция.

– Вернешься поздно?

– Как пойдет.

– Тогда с меня ужин?

– Как хочешь, Матвей. Будет настроение – готовь, нет – обойдемся тем, что есть. – Я поцеловала мужа в щеку и отправилась в душ.

Надежда

Август

Это ужасное ощущение беспомощности, когда утром, открыв глаза, думаешь не о том, чем бы заняться, а о том, куда бы спрятаться и переждать еще один день. Так, наверное, чувствуют себя преступники, понимая, что розыск объявлен. Но я-то ничего не совершила, я вообще ни при чем и до последнего не знала, что происходит. Жила себе, училась, работала, ходила с подругами в парк, в кино, покупала какие-то вещи, любила томатный сок и очень сладкий чай и даже представить себе не могла, что вся эта беззаботная жизнь закончится в одну секунду. Ровно в тот момент, когда моя мама шагнет с тротуара прямо под колеса грузовика.

Но я не подозревала, что смерть и похороны далеко не самое страшное. Самое страшное – это ощущение постоянной загнанности, опасности и тревоги, и абсолютная беспомощность. Я осталась один на один с такими проблемами, что смерть иногда виделась мне лучшим и легчайшим выходом. Как, видимо, показалось и маме, потому она и сделала этот страшный выбор. Иногда к ночи, поняв, что сегодня все еще жива, цела и невредима, я с ожесточением думала о том, что мама поступила очень эгоистично. Она избавила от проблем себя, но совершенно не задумалась обо мне, о том, что весь этот ком покатится в мою сторону. И кто знает, в какой момент я устану убегать или буду бежать медленнее, чем требуется.

Завибрировал мобильный – я давно уже перестала включать звук, потому что всякий раз вздрагивала всем телом от раздававшейся мелодии. Я вытянула руку из-под одеяла и взяла телефон, зажмурилась на секунду, решая, смотреть ли на экран или сразу сбросить звонок, но потом, открыв один глаз, увидела, что звонит Света. Подруга осталась единственным человеком, с которым я теперь общалась и на чьи звонки непременно отвечала, иначе мнительная Светка тут же примчалась бы из любого конца города, бросив все дела.

– Алло, – хриплым от сна голосом проговорила я.

– Надюшка, привет. Ты что, спишь еще?

– А что мне делать еще? Во сне время быстрее проходит.

– Никуда не собираешься?

– Нет.

Сама мысль о необходимости выйти из квартиры казалась мне настолько ужасной, что даже мурашки побежали по спине. Дом виделся мне относительно безопасным местом хотя бы потому, что выламывать дверь никто не станет – соседи тут же в полицию позвонят, а вот на улице может случиться что угодно.

– Тогда я к вечеру приеду, привезу продукты, у тебя наверняка в холодильнике мышь повесилась. Есть пожелания?

Пожеланий у меня не было, как, собственно, не было и денег на продукты. Зарплата еще не скоро, снова залезать в крошечную заначку не хотелось, да и для этого нужно было пойти в банк и поменять доллары на рубли, поэтому я решила пока продержаться на том, что еще осталось в доме – какие-то крупы, макароны, замороженные с прошлого лета овощи и ягоды.

Поняв причину моего молчания, Света решительно заявила:

– Надюшка, прекрати ломаться. Я предлагаю тебе помощь, а ты постоянно ее отвергаешь. Что, если бы я оказалась в трудной ситуации, ты не помогла бы?

– Помогла бы… – промямлила я пристыженно.

– Вот! А представь, что я всякий раз бы строила из себя непонятно кого и отказывалась – ты бы что почувствовала? – Я промолчала, и Светка торжествующе закончила: – Вот и веди себя прилично. Короче, буду около семи, позвоню прямо от подъезда. Целую, до вечера.

Она сбросила звонок, а я швырнула телефон на кровать и заплакала. Какое счастье, что у меня есть Светка… Не будь ее, даже не знаю, что бы я вообще делала. Это Светка поддержала меня после смерти мамы, помогла организовать похороны. Это у нее и ее мамы я жила неделю после них. Это Светка и ее мама-инвалид поддерживали меня, как могли.

Илана Григорьевна вообще стала чем-то вроде эталона стойкости, и всякий раз, когда мне хотелось опустить руки и перестать сопротивляться, я вспоминала ее хрупкую фигурку в инвалидном кресле и понимала – да ведь это же стыдно, имея две ноги и две руки, ныть и жалеть себя, когда немолодая женщина, не имеющая возможности передвигаться, мало того, что делает всю домашнюю работу, так еще и танцует. Да-да, Илана Григорьевна занималась в клубе танцоров-колясочников, даже ездила со своим партнером на конкурсы, к которым долго и тщательно готовилась, шила платья и тренировалась.

Я никогда не видела ее грустной, печальной, унылой или – не дай бог – злой. Она всегда улыбалась, даже рассказывая, как, например, тяжело на коляске попасть в магазин тканей или в бутик, торгующий камнями для расшивки костюмов.

Конечно, на фоне всего этого я казалась себе слабой и беспомощной нюней, но это довольно быстро проходило, едва я покидала квартиру. Все стены на площадке были исписаны красной краской – мое имя, фамилия и отчество, оскорбления, угрозы.