Реализм Эмиля Золя - [89]

Праздник заканчивали в танцевальном заведении вдовы Дезир «Весельчак». Уже темнело, три музыканта играли «с остервенением». Внесли зажженные лампы, и сразу все осветилось: «…красные лица, растрепанные волосы, прилипавшие к мокрым вискам, юбки, развевавшиеся в воздухе, насыщенном запахом потных тел… Зал тонул в рыжеватой пыли, стены дрожали», резкие звуки корнет-а-пистона напоминали тревожный паровозный свисток… Когда закончилась кадриль, от танцоров «валил пар, как от лошадей». Но молодые, поднимая оглушительный топот, продолжали отплясывать польку, «почти не видя друг друга — до того все вспотели». А когда какая-нибудь толстуха, получив подножку, валилась на пол со своим кавалером, музыкант приветствовал это падение неистовыми воплями медной трубы.

За столами пили пиво. Матери тут же кормили грудных детей. Дети постарше, угостившись пивом, ползали на четвереньках, «безобразничали без всякого стыда». Пиво из бочек вдовы Дезир «вздувало животы, вытекало из носа, из глаз — отовсюду». Все сидели в такой тесноте, что каждый «плечом упирался в соседа; всем было весело, все расцвели, чувствуя близость друзей, и хохотали, растягивая рот до ушей…» Кажется, воссоздана в этой жанровой сцене народного праздника атмосфера, царящая на полотнах Питера Брейгеля Мужицкого с их плотной материальностью, воскрешена патриархальная свобода нравов, дана картина беззаботного веселья… Но нет здесь ни изобилия земных даров, украшающих пир у Брейгеля, ни беззаботности.

Жена Маэ «лишь старалась казаться веселой…на сердце у нее было тревожно». Решивший жениться Захария уйдет из семьи, унеся с собой и заработок. Маэ спрашивала себя, как она будет сводить в хозяйстве концы с концами, «когда из ее тощего кошелька уплывут самые надежные гроши». И сам Маэ был озабочен тем же. Но мелькнула спасительная мысль взять жильцом Этьена. «У жены Маэ прояснилось лицо… Ей показалось, что они снова спасены от голодной смерти», к ней вернулось бодрое настроение, «и она заказала еще пива на всех».

У всех здесь были свои заботы. И в веселье людей ощущалось то же крайнее напряжение, которого каждый день требовала от них тяжкая работа, требовала вся их жизнь.

* * *

Этьен появился в Монсу в дни, когда назревал конфликт между рабочими и Компанией, готовящейся провести скрытое снижение заработной платы. Разговоры в кабачке «Авантаж» — «излюбленном месте углекопов», своего рода клубе — неизменно возвращались к этой теме. Захваченная общим кризисом Компания, разумеется, будет сокращать расходы, а «подтягивать животы придется, конечно, не кому иному, как рабочему». Но этот непосредственный повод для недовольства шахтеров: оплата креплений в забое отдельно от добычи угля, что уменьшало их заработок, — не был единственной причиной возмущения рабочих: его накопилось достаточно; и оно скоро будет искать выход.

Посетители «Авантажа», в том числе и Этьен, обсуждали с хозяином кабачка Раснёром проблемы и более широкие, чем этот конкретный повод для недовольства. «Рабочий больше не в силах тянуть такую лямку» и умирать с голоду в то время, как буржуазия, разжиревшая после 1789 года, «жрет так жадно», что не оставляет трудовому люду даже крох со своего стола. Из несметных богатств, нажитых страной за сто лет после революции, разве «перепало хоть что-нибудь на долю рабочих?». Здесь приходили к мысли о том, что «столетие должно неминуемо завершиться другой революцией, на этот раз — рабочей. Будет разгром, который перевернет общество во всех его слоях, чтобы построить его вновь на основах справедливости и честности». Слова эти находили у Этьена живой отклик.

В романе речь идет о процессе духовного созревания героя, который в размышлениях, чтении, общении с людьми вырабатывает свой взгляд на важнейшие общественные вопросы. Характеризуя проблемы романа и линии развития главных героев «Жерминаля», Эмиль Золя писал: «Пролетарский мозг Этьена понемногу наполняется социалистическими идеями»[182]. Однако далеко не ясное представление о законах исторического развития и путях общественной борьбы не дало Эмилю Золя возможности показать героя, наделенного подлинно пролетарским мировоззрением, способного стать действительно вожаком масс. Но так или иначе, изменения, происшедшие в сознании Этьена, существенны. «Рой смутных мыслей, дремавших до сих пор у него в голове, оживал, кругозор его стал шире», инстинктивное возмущение, вызванное «глухим брожением среди товарищей», приобретало более осознанные формы; перед ним вставал ряд вопросов: «Почему одни живут в нищете, а другие — в довольстве? Почему одни страдают под пятой у других?..» Чтобы ответить на эти и на многие другие вопросы, он принялся за учение со всем пылом «снедаемого жаждой знания человека», выписывал и жадно поглощал множество книг, читая ночи напролет.

Золя сказал о трудностях духовного роста Этьена, который искренне стремился к знаниям и с огромной энергией, в одиночку, преодолевал сложности социальных наук. Но «беспорядочное чтение не могло, конечно, выработать у него какого-либо определенного мировоззрения… все теории смешались в его понятии. Господствовала над ними все же идея Карла Маркса: капитал — результат эксплуатации, труд имеет право и обязан отвоевать награбленные богатства». Но Этьена воодушевляли и проект Прудона, согласно которому гигантский обменный банк, основанный на принципах взаимного кредита, уничтожит всяких посредников; и идея Лассаля о кооперативных обществах, учрежденных на государственные дотации…