Реализм Эмиля Золя - [6]

* * *

Еще в 1852 году Энгельс назвал имя Бальзака в сопоставлении, которое подчеркивает весь грозный смысл, всю разоблачительную силу «Человеческой комедии».

В письме к Марксу, говоря о некоем эмигранте, высокомерно отозвавшемся о романах «Музей древностей» и «Отец Горио» как о будничных, банальных вещах, Энгельс заметил: «Он не понял ни „Манифеста“, ни Бальзака»[24].

Именно эта, опасная для собственнического общества, действенность бальзаковского реализма, развенчивающего мифы и проникающего в суть социальных отношений, побуждала буржуазную критику рассматривать творчество Бальзака вне классовых конфликтов его времени, в отрыве от общественно-политической борьбы во Франции первой половины XIX века и отыскивать в его книгах, вопреки очевидности, лишь пассивное бытописательство. Среди различных способов «обезвредить» Бальзака, принизить и парализовать его могучее влияние были и попытки оспаривать реалистическую ценность, правдивость созданных им картин и даже утверждать, что огромный мир «Человеческой комедии» — всего лишь порождение болезненной фантазии автора; и измышления касательно безнравственности писателя, которому приписывали вкус к инсинуациям; и, наконец, просто отрицание его самобытности, что давало повод рассматривать Бальзака в одном ряду с такими посредственностями, как, например, Поль де Кок.

Полемизируя с критиками, писавшими о Бальзаке, Золя давал ответ на важнейший вопрос: какие принципы должны быть приняты как главенствующие в современной литературе и «где именно находится сила века»?

Золя выступил против знаменитого Сент-Бёва, непререкаемые мнения которого поддерживались критикой и после его смерти в 1869 году. Автор «Ругон-Маккаров» отверг концепцию Сент-Бёва, отводившего Бальзаку самое незначительное место в истории французской литературы. «Можно ли в наши дни спокойно отнестись к таким утверждениям? „Парижские тайны“ повергли в прах творения Бальзака!» Эжена Сю предпочитают автору «Человеческой комедии». Субъективные оценки Сент-Бёва выдают гнев «вышедшего из себя ритора», который не может подняться «до настоящего анализа», неспособен угадать «то решительное влияние, которое Бальзаку предстояло оказать на вторую половину нашего столетия…, истинная задача столетия от него полностью ускользает». Об этом говорит «величайшее изумление», с которым критик под конец жизни отмечал влияние Бальзака и Стендаля на французский роман. Самое неприемлемое для Эмиля Золя в работах Сент-Бёва, чью гибкость ума он признает, — это узость зрения критика, который, заполняя свои статьи «множеством второстепенных подробностей» литературной жизни, «ничего не провидит»[25]. Сент-Бёв, выражавший официальное мнение сначала Июльской монархии, а затем Второй империи, «не чувствовал за собой целой нации»[26]; это сказалось и в его тенденциозных, несправедливых оценках значения Бальзака.

Деливший славу с Сент-Бёвом «король критиков» Жюль Жанен, чьи «сорокалетние занятия критикой не оставили никакого следа в истории нашей литературы», столь же мало приемлем был для Эмиля Золя. В статье «Жюль Жанен и Бальзак» (1880 г.) Золя показал и оскорбительную развязность и филистерское апологетическое лицемерие этого критика, который «Утраченные иллюзии» расценивал как одну из тех книг, что «появляются сегодня, а назавтра уже исчезают во мраке забвения»; а по поводу изображенной Бальзаком в этом романе картины «биржи идей», распространения законов товарного мира на сферу духовной деятельности человека, на литературу и прессу ханжески сетовал: «… как печально видеть, что столь благородная и дорогая нашему сердцу деятельность подвергается нападкам, пусть даже нападают при этом на ее теневые стороны, самые незначительные и незаметные явления. И где?.. В книге, лишенной стиля, лишенной достоинств, лишенной даже следов таланта»[27].

Эмиль Золя обращался к критической литературе о Бальзаке тридцати-сорокалетней давности. Например, к статьям забытого уже критика Шод-Эга, который видел в Бальзаке «фальшивый метеор», рано угасший, и в связи с его именем вспоминал то романистку XVII века м-ль Скюдери, «от которой он унаследовал болезненную плодовитость», то патологическую фигуру маркиза де Сада. «Что за странная мысль вытаскивать на свет его детский лепет?» — спрашивал Эмиль Золя и сам же отвечал: но «сколько в наше время насчитывается этаких Шод-Эгов»[28]. И не ошибался.

В наиболее известных исследованиях бальзаковского творчества, созданных современниками Золя, также весьма заметно стремление преуменьшить значение «Человеческой комедии». Существенными своими сторонами работы Эмиля Золя о Бальзаке полемически обращены против концепции, например, Ипполита Тэна, который под покровом признания таланта Бальзака отрицал гуманистическую сущность его творчества. «Открытую любовь к человеческому безобразию» видел он в произведениях Бальзака. «Идеала нет у натуралиста, — писал Тэн, — тем более его нет у натуралиста Бальзака… Ему недостает истинного благородства; его руки, упражняющиеся в анатомических препаратах, грязнят деликатные и чистые вещи; безобразие он еще больше обезображивает… Он торжествует, когда ему приходится изображать низости… не испытывает никакого отвращения к подлости..»