Реализм Эмиля Золя - [50]

Труш, которому не терпелось по-хозяйски обосноваться в доме Муре, вносил свое в предвыборные волнения передавая аббату, что рабочие старого квартала якобы «очень интересуются делами Муре; они собираются навестить его, чтобы самим убедиться в состоянии его здоровья, посоветоваться с ним».

Муре в воспаленном воображении обывателей превращался в фигуру действительно влиятельную: «Он всюду кричит, что исход выборов зависит от него, что если он захочет, то заставит выбрать сапожника».

Но не так-то они просты были, эти видные граждане Плассана, чтобы верить собственным измышлениям. Ведь передавая все новые выдумки, «они смеялись, потихоньку наблюдая друг за другом». Но почему? Напрягать фантазию, сеять страхи, слухи?.. К тому были резоны. «Это был способ испытывать в политическом отношении своих ближних». Эмиль Золя постиг до основания внутренний мир буржуа. Заглянув в глубины его психологии, писатель открыл там своего рода сплав из вероломства, лживости, стадной жестокости и животного страха перед тенью Республики.

Кондамен продолжал бормотать: «Странные вещи вы увидите на выборах, если он будет на свободе». Фелисите, приходя к дочери и покрывая ее «яростными поцелуями», как бы удивлялась, что Марта еще не погибла от истязаний Муре. Так появилась, с ведома аббата Фожа, бумага доктора Поркье «о состоянии умственных способностей Франсуа Муре, домовладельца в Плассане». И затем несколько кратких сцен. Мужчины в черном спрашивают у Муре, не хотел ли бы он съездить за детьми? «Очень хочу! Поедемте сейчас же». Труши, перевесившись через перила, горящими глазами следят, как уводят Муре. В восторге пляшут на лестничной площадке: «Упрятали!»

Помеха в доме, ненужный, лишний, подвергающийся насмешкам, пасующий перед наглостью и силой, не умеющий отстоять себя, он исчез. «О Муре перестали вспоминать». Но только дома. В городе же его имя, как средство в политической игре, продолжало оставаться в обращении. Но в глазах обывателей Муре превращался уже «в политическую жертву, в человека, влияния которого боялись настолько, что запрятали его в сумасшедший дом в Тюлете». И эти толки, что удивительно, исходили от Труша. Подручный Фожа изощрялся, обвиняя «клику Растуалей и клику супрефектуры» в том, что они устранили Муре с целью «лишить демократическую партию одного из самых уважаемых вождей». Зачем предпринята была аббатом Фожа эта компрометация двух враждующих партий, из которых вторую — бонапартистскую— он тайно представлял? Затем, чтобы в общей растерянности прошел не ставленник легитимистов и даже не кандидат бонапартистской супрефектуры, бездеятельностью которой недовольны были в Париже. Должен был пройти новый слуга Империи, открытый в Плассане аббатом Фожа.

* * *

«С самого моего приезда в Плассан я искал подходящего человека и нашел только его», — сказал Фожа о Делангре. Предназначенный на роль депутата, он являлся, несомненно, полезным приобретением для Империи. В этом убеждает вся его карьера. В течение длительного времени у Делангра «хватало ума не открывать своих политических убеждений», если предположить, что они у него были. «Поэтому, когда в пятьдесят втором году понадобился мэр, сразу же вспомнили о нем». Он один мог занять эту должность, «не вызывая опасений» ни в одном из трех влиятельных кварталов города. «С тех пор он пошел в гору».

Позиция «вне партий», которая в данном случае означала полную политическую всеядность, не была единственным достоинством Делангра. Сговорчивый, деятельный… Но решающий аргумент, который совершенно уничтожил сомнения бонапартистского агента в пригодности Делангра для Империи, — это происхождение его капитала. «Что меня окончательно заставило решиться, — это рассказы о том, как он разбогател», — поверял свои заботы аббат Фелисите. Делангр «три раза прощал жену, пойманную на месте преступления с любовником, и каждый раз брал за это по сто тысяч со своего простофили тестя». Если он таким путем добыл себе состояние, значит, это «ловкач, который будет чрезвычайно полезен в Париже для некоторых дел… Все остальные — дурачье», — говорил аббат Фожа, приближаясь в этом случае к Эжену Ругону. «Следовательно, вы делаете подарок правительству?» — смеясь спрашивала Фелисите; но это действительно был подарок.

По страницам «Завоевания Плассана» можно ясно представить, как складывался политический успех Империи в провинции, проследить всю механику выборов в парламент.

Значительную часть населения церковь брала на себя. Аббат Фожа сам вызвался сопровождать епископа Русело при объезде епархии и «подсказывать ему, что нужно говорить». Решено было созвать всех настоятелей, которые затем передали бы инструкции священникам даже самых малых приходов. «Это не представляло ни малейшего затруднения, так как духовенство, конечно, выкажет полное повиновение», воздействуя на умы всех прихожан. «Наиболее сложная работа» предстояла в самом Плассане. Дворянство, замуровавшееся в своих особняках, «совершенно ускользало от влияния церкви». Но роялисты без поддержки клерикальной буржуазии опасности не представляли. Следовательно, надо было лишить их этой поддержки. Приют пресвятой девы, столь предусмотрительно организованный аббатом при помощи Марты, должен был привлечь на сторону Империи «сердца бедных семейств Плассана», плененных добротой, мягкостью и участием аббата. Это будет «две-три тысячи голосов», — подсчитывал Труш. Должен был принести плоды и основанный аббатом клуб для «золотой» молодежи Плассана, дикие забавы которой стали уж очень беспокоить город. Судья Мафр, по аналогии с Приютом пресвятой девы, предложил назвать это заведение «Клубом Иисуса». Аббат справедливо возразил, что в этом случае туда «никто не пойдет, а если и пойдет кто, то над ним станут смеяться». Осуществив намерение «привлечь к себе заблудших», и отнюдь не словами проповеди, аббат Фожа нашел еще один верный путь к сердцам плассанских буржуа.