Реабилитированный Есенин - [6]

«– Дед мой по отцовской линии, – писал Мариенгоф, – из Курляндии. Он был лошадник, собачник, цыганолюб, прокутивший за свою недлинную жизнь все, что прокутить можно и чего нельзя.

– И умер, как Шекспир! – говорил отец. – После доброй попойки.

А женился дед на курляндской еврейке, красавице из кафе-шантана. Вплоть до Октябрьской революции этого ему не могла простить тетя Нина».

Ах, сколько здесь пафоса, величия, гордости, романтики и… лжи! Ведь зачем было тете Нине аж до самой революции ругать безымянного деда Мариенгофа за его выбор красавицы-еврейки? Будь по иному, не появился бы на белый свет Боби, и кто бы в таком случае женился на сестре Нины – матери Мариенгофа? А Боби она, по всему видно, уважала. И как мужа сестры, и как отца Анатолия, и как порядочного делового человека.

О деловой хватке Боби свидетельствуют такие откровенные подробности из «романов» сына:

«На вступительные экзамены в Дворянский институт императора Александра II меня привела Марья Федоровна Трифонова, начальница того детского пансиона, где я начал свое мученическое (курсив мой. – П. Р.) восхождение по тропе наук…

Марья Федоровна шепчет:

– Толя, сядь на парту у окна, выходящего в коридор.

Неужели она собирается мне подсказывать? Кто? Сама начальница пансиона! Важная дама с лорнетом и волосами белыми, как салфетка. Невероятно!..

Я пишу диктант. В голове чад… Где писать “не”, а где “ни”? А как писать “птичку”? C мягким знаком или без мягкого? Вся надежда на Марью Федоровну… Над молочным стеклом появляется ее рука в кружевной митенке, и сухонький палец подает мне какие-то сигналы. Ясно: я сделал ошибку. Где? Какую? Перечитываю. Вот она!..

За диктант я получил тройку. Но меня все-таки приняли, потому что все остальные предметы сдал на “пять”».

Даже ко всему привычный Мариенгоф считал «невероятным» то, что «сама начальница пансиона, важная дама с лорнетом и волосами белыми, как салфетка», пошла в такой престижный вуз подсказывать своему ненадежному воспитаннику. Здесь, думается, не надо быть Исааком Ньютоном, открывшим закон всемирного тяготения, чтобы догадаться, какая сила потянула ее туда. Вполне можно предположить, что та же сила помогла сдать Анатолию на «пять» все остальные предметы. Иначе совсем непонятной будет следующая фраза из его повествования: «Весной меня не допустили к переходным экзаменам: три годовых двойки».

После подробного рассказа о том, каких трудов стоил отцу Мариенгофа прием его сына в Нижегородский дворянский институт, вызывает улыбку фраза «романиста» о том, что отец не хотел, чтобы Анатолий там учился, и согласился на это только по настоянию тети Нины.

Именно то обстоятельство, что Мариенгофа «не допустили к переходным экзаменам», повлияло на решение отца после переезда семьи из Нижнего Новгорода в Пензу отдать там Анатолия уже не в тамошний Дворянский институт, а в обыкновенную частную гимназию С. Пономарева. Мы не знаем точно, кем работал старший Мариенгоф в Нижнем Новгороде, но, по свидетельству сына, «принял предложение англичанина Локка и стал представителем акционерного общества «Граммофон» в Пензе.

Но и в Пензенской частной гимназии С. Пономарева будущий имажинист не отличался успехами в учебе. Даже, если стать на позицию барыни Простаковой из комедии Д. Фонвизина «Недоросль» и назвать вздором все остальные предметы, которых не знает ее Митрофанушка, все равно «трудно простить» Мариенгофу его «тройку» по словесности, которой он решил посвятить свою жизнь.

«К средней школе у меня была лютая ненависть», – напишет он впоследствии. Очевидно, как и к Дворянскому институту, «безмозглому», как якобы называл это заведение отец Анатолия.

А вот как живописует «романист» момент, когда директор Пензенской частной гимназии вручает ему аттестат:

«С величавой скрипучестью в голосе директор вызывает к длинному столу счастливых учеников.

У меня чуть-чуть замирает сердце.

– Ма-ри-ен-гоф.

О, как я ждал этой минуты! <…>

Сколько огорчений, волнений, головной боли, сколько дней, месяцев и лет, выброшенных на ветер, из-за этого листа голубой казенной бумаги, ничего не говорящей о человеке! (курсив мой. – П. Р.).

…27 мая 1916 года, при отличном поведении, окончил полный восьмиклассный курс, при чем обнаружены нижеследующие познания:

Закон Божий … три (3)

Русский язык с церковно-славянским и словесность … три (3)

Философская пропедевтика … три (3)

Математика … три (3)

Математическая география … три (3)

И так далее – три, три, три, три…

– Распишитесь, мой друг, в получении аттестата.

Я ставлю четкую подпись.

Директор смотрит, и глаза у него становятся скорбными, страдальческими.

В чем дело?

Оказывается,<…> я не поставил твердый знак в конце фамилии» (Бессмертная трилогия. М., 2000. С.186–187).

Как видим, нижегородский «вундеркинд» нисколько не опечален такой низкой оценкой своих знаний в аттестате. Наверняка, не расстроился по этому поводу и его отец, разрешавший своему любимому чаду пропускать занятия в гимназии ради примитивного сочинительства. Что сразу же вызывает в нашей памяти аналогию с госпожой Простаковой из комедии Д. Фонвизина «Недоросль». Вступаясь за своего сына, она, как мы помним, произнесла, ставшую знаменитой, фразу: «То вздор, чего не знает Митрофанушка».