Реабилитированный Есенин - [19]

Главный идеолог партии Николай Бухарин, пробежав глазами по пензенскому альманаху А. Мариенгофа в момент их первой встречи и найдя его «никогда невиданной ерундой», не мог полностью доверить все дело только ему. Ведь кто в Москве знает этого пензюка, и кто пойдет за ним в какое-то непонятное литобъединение? Новой группе нужен был хотя бы один известный талантливый поэт. И чем ярче будет его талант, тем большее количество литераторов он сможет объединить вокруг своего имени.

Среди молодых именно таким был Сергей Есенин. И власти сделали ставку на него. Звонкоголосого, до глубины своей нежной души влюбленного в отчий край, мятущегося и… неустроенного. Мариенгоф в этой сложной игре должен был выступить в роли привлекательного ангела-искусителя.

Не меньше, чем вождей, устраивал этот вариант и вчерашнего пензюка-троечника Анатолия Мариенгофа. Ему, беспредельно честолюбивому, льстило то, что он сможет постоянно находиться в обществе уже широкоизвестного и уважаемого им поэта Сергея Есенина, а также других литераторов, что они в какой-то степени даже будут зависимы от него. Ну, например, правом участия в выпуске первого их совместного поэтического сборника. Ведь отбор стихов для «Яви» поручен именно ему. А как это возвышает его в глазах всех литераторов!

Однако совсем не так быстро, сломя голову, как представил в своем «Романе без вранья» А. Мариенгоф, бросился Сергей Есенин в объятия вождей. Хотя до объятий дело так и не дошло. Но лояльность к власти поэт начал проявлять. Правда, значительно позже. Уже к концу кровавого 1918 года. Осенью же его, вконец отощавшего, журналист Лев Повицкий, любящий есенинскую поэзию, на несколько недель увез из голодающей Москвы в Тулу, к своему брату, во владении которого находился небольшой заводик по производству пива. Там поэту, как и его другу Сергею Клычкову, удалось хоть немного поправить свое здоровье.

Мариенгоф в это время получал неплохое жалованье за бесцельное просиживание возле окна в канцелярии издательства ВЦИК и безбедно жил со своим «двоюродным братом-дядей» в люксе гостиницы «Метрополь», куда, как мы помним, прямо в номер «мирное существо» приносило чай.

«В начале зимы, – пишет А. Мариенгоф в «Романе с друзьями», – Боб переселил (курсив мой. – П. Р.) меня со всеми моими “Исходами” в отличную комнату на Петровке к каким-то интеллигентным буржуям, которые решились сами предусмотрительно уплотниться: “Дальше, мол, будет еще хуже, и проклятые большевики в нашу квартиру водворят совсем уж черт знает кого”…»

Надеемся, внимательный читатель заметил, что похожая на эту цитата уже была использована в одной из предыдущих глав. Но там речь шла не только об Анатолии, но и о его друге по Пензенской гимназии Молабухе. К этому несоответствию мы вернемся позже, а сейчас нам важно подчеркнуть место и примерное время подготовки Декларации имажинистов. Ведь именно со дня ее опубликования можно говорить о рождении нового литературного течения в России. Поэтому цитируем «роман» дальше:

«Распаковать фибровый чемодан и запихать под кровать остатки “Исхода” было недолго. И сразу я пригласил к себе на новоселье Есенина, Шершеневича и Рюрика Ивнева. Всем троим я написал одно и то же: “Приходите в субботу вечером. Надо окончательно договориться об имажинистском манифесте. Время не терпит. “Советская страна” обещает его напечатать в ближайшем номере».

Этой цитатой прежде всего подтвердим нашу догадку о том, что инициатива создать имажинизм исходила из самых верхов. Мариенгоф, стараясь оправдать доверие власть предержащих, как мы теперь говорим, «достал» будущих членов нового литературного течения, и они в принципе не противились. Но собраться им вместе, чтобы обсудить свою платформу, наметить перспективы, было негде.

Есенин не имел ни квартиры, ни рабочего места. В канцелярии издательства ВЦИК, где числился работающим Анатолий, собраться нельзя, так как кроме его стола, по свидетельству Мариенгофа, «в длинной комнате таких же столов стояло примерно семь-восемь». Рюрик Ивнев, будучи секретарем наркома просвещения Анатолия Луначарского, в рабочее время постоянно занят. Вадим Шершеневич вести друзей в отцовские хоромы, видимо, не захотел. Да и решать такой вопрос лучше было за чашкой чая в спокойной обстановке, без посторонних ушей.

Вот «дядя-брат» Боб и потеснил добровольно-принудительно не какого-то «недорезанного буржуина», а обыкновенного инженера, чтобы поселить у него потомка столбовых дворян Хлоповых (с претензией на остзейское баронство) Анатолия Мариенгофа вместе с другом из Пензы Григорием Колобовым, которого по причине его тайной службы «романист» конспиративно называет Молабухом.

Устроившись в коммунальной квартире, Мариенгоф сразу же зовет на новоселье своих будущих друзей – соратников по имажинизму. Как того требуют «сверху». Не зря же в его пригласительной записке есть фраза: «Время не терпит».

Власти торопились как можно скорее дать бой литераторам «старой школы». Но дать его не со стороны никому неизвестного «пензюка» А. Мариенгофа, а целой группы литераторов во главе с широкоизвестным молодым поэтом Сергеем Есениным.