Реабилитация - [2]

— Это что же получается, — председатель перестал раскачиваться. — Это значит большинство за реабилитацию?

— Выходит так, — сказал Сабом и почему-то отключился сам.

Дальше, как всем известно, выбрали и послали нас. Мы полетели. Было все, что положено. Ускорения, приключения, непреодолимые трудности. Трижды мы впадали в анабиоз, дважды входили в подпространство, попадали в гравитационные ловушки, сражались с фантомами, которые где-то населили наш корабль, пытаясь свернуть нас с пути. Сходил с ума и вновь брался за ум наш киберштурман. Но мы и в пути готовились к реабилитации, ибо надо было доказать, что земляне не глупее остальных обитателей космоса. Сейчас, после контакта, это стало яснее, а тогда даже многие земляне сомневались. Напомню: эти сомнения вылились в оскорбительную для нас гипотезу о том, что с нами никто не хочет иметь дела, поскольку из-за низкого уровня интеллектуального развития земляне будто бы не представляют интереса для жителей других миров, которые, дескать, заняты более важными делами. Дескать, мы еще не созрели для контакта. Но мы-то созрели.

Просто из-за этих непродуманных передач (на что тратят энергию?) нас избегали. Спасибо ломерейцам, надоумили. Да, я забыл сказать о цели нашего полета. Сабом вычислил координаты источника первого сообщения, ну, того самого, в котором говорилось о мироблях… Планета Ломерея — вот была наша цель…

Так мы летели и готовились. Занимались спортом, изучали науки. Экипаж был что надо: весельчаки (кроме Невсоса М-да), остряки, сплоченные, психически устойчивые, все за одного — один за всех! Каждый из нас мог подменить другого (кроме, естественно, Невсоса М-да и Си Многомудрого). Я, например, освоил нейрохирургию, и с тех пор мое хобби — это удалять опухоли с мозгов. Наш ремонтник Вася Рамодин разгадал загадку телекинеза. Полагаю, не без помощи Невсоса М-да, с которым он сильно подружился. Сейчас это известный метод Рамодина. Знаете, пока мы летели туда, на Земле прошло сто лет, а за этот срок можно овладеть любой профессией, и не одной. А когда мы летели обратно, то это время скомпенсировалось, и по земному исчислению мы были в отлучке всего-то месяц с небольшим. Нам еще повезло, что мы не прилетели раньше, чем вылетели. Так или иначе, а знания, приобретенные за сто лет интеллектуально-спортивной жизни, остались. Такова логика парадоксов пространства — времени. Такова логика туда-назадного эффекта. Сейчас это каждый ребенок знает, а первое время после возвращения наш интеллектуальный гигантизм поражал окружающих. Все думали, что мы выросли от общения с ломерейцами, а в действительности это труд и учеба, учеба и труд в течение ста лет с малыми перерывами на анабиоз. Кстати, об анабиозе: никто из нас так и не знает, впадал ли в спячку Невсос М-да, или это его нормальное состояние.

Наконец мы прилетели. Ломерея, кислородная планета земного типа, вращалась вокруг своего желтого солнца, а мы вращались вокруг Ломереи с аполомереем в сто двадцать километров и периломереем в восемьдесят.

Вся наша приемная и регистрирующая аппаратура была настроена на изучение планеты. Уже через месяц мы овладели всеми двунадесятью ломерейскими языками и тремя диалектами. Из радио и телепередач было ясно, что ломерейцы по внешнему виду и образу мышления мало отличаются от нас, и на первый взгляд казалось, что их одолевают те же заботы, что и нас, землян. После внимательного изучения мы убедились, что так оно и есть.

А еще через месяц как-то за обедом капитан задумчиво оглядел наши здоровые выразительные лица и сказал:

— Ой вы гой еси, добры молодцы, не созрели ль мы на контакт идти? — Тут он перешел с былинного на современный и добавил: — Но не с первым встречным. Хватать и тащить кого попало запрещаю. Это дурной тон. Надо подыскать подходящего интеллектуала, способного к адаптации, и не миробля… Ясно?

— Ясно, капитан, — ответили мы. — Чего там неясного.

Только ремонтник Вася Рамодин отодвинул взглядом тарелку с недоеденным борщом и пробормотал вроде бы про себя, но так, чтобы капитан слышал:

— Можно подумать, что мы уже хватали кого попало.

— Я ничего обидного не сказал, — сказал капитан. — Да, не хватали. Но ведь могли бы?

— Ну, в принципе, конечно, — улыбнулся Рамодин и принялся за вареники со сметаной, применяя известный способ Пацюка.

Еще через семь витков мы закончили уборку корабля, дезинтегрировали накопившийся мусор, побрились и надели парадные брюки. А вечером, когда все свободные от вахты собрались в кают-компании и, чтоб изнутри было лучше видно, выключили подсветку в аквариуме, Вася Рамодин вкатил кресло. В нем сидел ломереец, и глаза его были закрыты, а голова склонена набок.

— Хорош, а? — Рамодин отошел в сторонку и долго любовался аборигеном. Тот самый, которого мы так тщательно выбирали. Он мчался куда-то на своем лакированном драндулете, озабоченный, как пес, который не знает, куда спрятать украденную у соседа кость, — академик Рамодин в свои двадцать два года еще не избавился от юношеской привычки украшать речь сравнениями, не относящимися к делу. — Я силой воли заткнул ему выхлопную трубу, и драндулет заглох. Он вылез и копался в моторе, меня смех душит, как вспомню. Потом я подошел к нему и сказал: пойдем, а сам показываю на катер, я его в лесочке неподалеку оставил. Он посмотрел на меня и говорит: с чего бы это я пошел, когда я спешу по своим делам. У всех, говорю, дела, а когда зовут, надо идти. А он отвечает: иди ты знаешь куда… Ну, тут я его усыпил. Взглядом.