Разыскания о начале Руси (Вместо введения в русскую историю) - [160]

Итак, повторяю, легенда о призвании варягов имела первоначально династический характер, т. е. выводила Киевский княжеский род из-за моря от Варяжских князей; но отнюдь не представляла все Русское племя чуждым, неславянским, пришлым из-за моря. Раз установив это положение, мы уже собственно не имеем большой надобности опровергать самую легенду. Если Русь была туземное племя, известное у более древних писателей под именем Роксалан, то ей не было нужды призывать к себе чужих князей, так как у нее издревле были свои собственные. О Роксаланских князьях упоминают источники еще I и II века по Р. X.

Для нас достаточно отвергнуть басню о призвании варяжских князей на основании ее фактической несостоятельности, и никто не вправе требовать, чтобы мы непременно объяснили когда, почему, каким путем возникла эта басня. Однако и на этот счет мы уже предлагали свои соображения. В настоящее время пополним их следующими указаниями.

Некоторый свет на происхождение данной басни бросают слова летописца по поводу убиения Андрея Боголюбского и последующих беспорядков. "Не ведуче глаголемаго: идеже закон, туи обид много", "князь бо не туне меч носит" и т. п. (Лаврент. список). Затем повествуется, как вследствие этих беспорядков и опасности от соседей дружина и земство собрались на вече, и начали думать, за каким князем послать, т. е. кого из князей призвать на свой стол. Летописец, очевидно, пользуется этим случаем, чтобы указать на положение земли, которая не может стоять без князя, и вообще на необходимость княжеской власти. Те же самые понятия очевидно выставлял на первый план и начальный Киевский летописец, свидетель многих смут и усобиц в конце XI и начале XII века. (Не говорю о Новгороде, где призвание того или другого князя сделалось обычным явлением.) Когда ему пришлось объяснить начало Русского княжения, то, ровно ничего не зная о стародавних, исторических князьях Руси, он выставил домысел, конечно не ему одному принадлежавший, а сложившийся около того времени при самом княжем дворе, домысел о том, что были когда-то на Руси смуты и безнарядье, усобицы и обиды от соседей, и вот, чтобы прекратить это безнарядье, земское вече решило призвать князей из-за моря от варягов. А варяги как раз в те времена, т. е. в XI веке, состояли у нас в почете и в родстве с нашим княжим домом и были славны в целой Европе. В этой легенде заключается своего рода легитимная или монархическая тенденция, тем более понятная, что летописец принадлежал к духовному сословию, которое с самого начала является у нас в тесном союзе со светскою иди княжею властью.

Следовательно, для того, кто близко ознакомится с духом древней Русской истории, книжный домысел о призвании варяжских князей не покажется бессмысленным. Он сделался таковым только после искажения первоначального летописного текста, когда некоторые невежественные переписчики и сводчики все Русское племя стали относить к варягам.

Если искать аналогии для происхождения Русского государства и для самой басни о трех братьях варягах, то самую подходящую аналогию представляет возникновение литовского великого княжения. Известно, какие генеалогические басни сложились о заморском выходце Палемоне и его трех сыновьях, судя по хроникам Быховца и Стрыйковского. К счастию, Литовское государство возникало на глазах русских летописцев, и самые достоверные известия, хотя краткие и отрывочные, мы находим именно в Волынской летописи. Там мы встречаем большое количество мелких туземных князей или державцев. Для отпора внешней опасности они составляют родовые союзы под главенством старших в роде, или более сильных державцев; а потом из среды этих родов возвышается один, к которому принадлежал Миндовг; сей последний подчиняет себе значительную часть Литовской земли и соседней Руси. Но не вдруг окрепло начатое им объединение. Следуют разные смуты и перевороты, пока объединение вновь и еще с большим успехом стало совершаться трудами Гедимина. То же самое, но еще в более продолжительный период происходило с Восточнославянскими и некоторыми финскими племенами, которых объединили Киевско-Русский княжий род и его славяно-русские дружины. Любопытно, что договоры Литовских князей с Волынскими также можно поставить в параллель с договорами Олега и Игоря. Например, укажу на заключение мирного договора в 1215 г. (по Ипат. списку). Содержание трактата не приводится; но тут приведены имена участвовавших в нем до двадцати Литовских князей со старшим Живинбудом во главе, - что напоминает договорные имена удельных князей и бояр Олега и Игоря.

По поводу данного вопроса не могу не посетовать на большинство наших славистов. Немцы отлично разработали начало Немецкой истории. Но, скажите, где начало славянской? Мы, пожалуй, готовы разыскивать славянские колонии в Италии, Испании, Азии и Африке; но постоянно упускали из виду главное массу славян Понтийских и отчасти Дунайских, откуда и пошла Славянская история. Славянство в виде Руси и болгар бьет сильным ключом в истории Юго-Западной Европы с V по X век включительно. Болгаре потрясли Византийскую империю, наводнили ее Балканские провинции и заставили сказать Константина Багрянородного: "ославянилась вся страна". А Русь своим мечом объединила многие славянские племена и распространила свое владычество от Ладожского озера до Тамани и от Карпат до нижнего течения Оки. Наши же слависты выставляют эти могучие цельные славянские народы какими-то тенями, межеумками. Все это, по их мнению, сделала с одной стороны горсть каких-то скандинавских выходцев, а с другой - какая-то татарская или чудская орда, сама непонятным образом обратившаяся в славян. Ясно, что подобные "Славянские слависты", с гг. Ягичем и Макушевым во главе, не ведают основных исторических законов, действующих в развитии народов и государств. Они являются в этом случае прислужниками немецких теорий и стараются поддержать их, возлагая древнерусские имена на этимологическую дыбу и всеми неправдами вымучивая из них иноземное значение или, даже без всякой дыбы, голословно объявляя болгарские имена не то чудскими, не то татарскими, потому только, что не умеют добыть из них никакого смысла. И такие-то в высшей степени поверхностные приемы выставляются ими же за якобы высоконаучные!