Развод по-французски - [64]

Калифорнийцы тоже любят рестораны, в этом нет ничего странного. Почему же мне казалось, что мое неуемное любопытство выходило за грани принятого? Например, я поймала себя на том, что потратила сто восемьдесят нелегким трудом заработанных франков на новый путеводитель по парижским ресторанам, когда у Рокси уже есть «Го и Мийо» и «Путеводитель Мишлена», пусть прошлогодний, а мне самой надо отложить деньги на гуманитарную помощь Сараево. В интересе калифорнийцев к ресторанам нет ничего особенного, присущего только им, но я чувствовала, что сама могу легко дойти до края и пойти дальше. Это похоже на то, как в постели мы стараемся продлить удовольствие, не сговариваясь, шепчем друг другу «еще, еще!», хотим отодвинуть или повторить миг яростной последней дрожи — момент разрядки (s'éclater).

Шрам на левом запястье у Рокси был заметен и напоминал браслет или отметину после пытки. На правом же — всего лишь тонкая белесая полоска. Теперь она надевала платья с длинными рукавами и часто одергивала их. Никто не увидит эти рубцы и ничего не узнает, но для меня они были постоянным упреком. Я гораздо больше времени проводила теперь дома и все время следила за Рокси. Мы вместе смотрели французское телевидение, такое же глупое, как и американское. Собственно говоря, оно и есть американское, потому как крутят наши второразрядные полицейские боевики и старые мелодрамы.

Горечь и апатия у Рокси постепенно проходили. Это физиология, говорила она, приближение родов, когда выделяются гормоны, побуждающие к устройству гнезда, и ты тупо спокойна, как корова.

— Думаю, они еще вернутся, мои проблемы. Но сейчас не хочу о них думать. Ты не поверишь, но я могу работать. Когда испытываешь легкое беспокойство, лучше пишется. Вот если чересчур сильно беспокоиться, тогда ни строчки из себя не вытянешь.

Да, Рокси хорошо работалось. Она сказала, что одно ее стихотворение взял какой-то журнал на Среднем Западе — то ли в Мичигане, то ли в Огайо. По мере того как настроение у Рокси повышалось или по крайней мере выравнивалось, мое стремительно падало, и началось это после ее дурацкой попытки самоубийства. В Париже становилось холодно, а я терпеть не могу холода. В Калифорнии в это время я каталась бы на лыжах, а здесь шел дождь и рано, уже в четыре, темнело, а в восемь утра еще висел кромешный мрак, словно ночь откусывала по кусочку дня, а я находилась где-то за Полярным кругом. Монументальные фигуры на площади Согласия маячили как черные тени, поблескивая от дождя. Чтобы не промокнуть, надо было надевать сапоги и пальто. В конце ноября выпал один прекрасный день — лег первый снег. Я проезжала площадь на 24-м автобусе в сумерки, когда как раз зажигались фонари, и в этом розовато-сером свете медленно падали снежинки.

Было так красиво, что на глаза у меня навернулись слезы. Потом я поняла, что мне просто грустно, грустно от этого сумеречного света и от вида снежинок, таких легких, недолговечных, обреченных.

Раздражало и то, что иногда на улице я слышала о себе — bon coup. Обычно я не обращаю внимания на такие вещи. Привыкла к тому, что говорят об американцах. Но вот один раз Ив знакомит меня со своим приятелем, тот дружески улыбается и говорит ему: «Elle, le bon coup américain?» Фраза засела y меня в голове. Может быть, он хотел сделать мне комплимент, но для таких комплиментов я слишком пуритански воспитана. Мне не нужно было лезть в словарь, потому что значение этого выражения более или менее одинаково во всех языках — что-то вроде «ничего американочка, с такой я бы перепихнулся».

Когда подступало плохое настроение, я начинала думать о пустоте моей теперешней жизни в качестве мастерицы на все руки, этакой Пятницы в юбке, — я тебе и собак выгуливаю, я и подруга с укороченным рабочим днем («любовница»), и bon coup. Мне нравилось, что я так бездарно провожу дни, совсем не задумываюсь о своем будущем. Публичные разглагольствования Эдгара насчет долга и ответственности наконец достигли моих ушей. Я решила поступить на кулинарные курсы и принять участие в каком-нибудь общественном начинании.

Рокси придумала, как помочь Боснии. Вместе с несколькими американками и француженками она кинулась организовывать сбор тампаксов и губной помады для женщин в Сараево. «Знаешь, такие мелочи иногда помогают выжить, — говорила она. — Я так ушла в свои горести, что забыла о других людях в мире с их реальными проблемами». Я услышала в этих словах голос Марджив. Когда мы подрастали, она любила повторять эти слова. Рокси сочиняла тексты листовок и плакатов, следила за печатанием, вместе с другими добровольцами разносила их по книжным лавкам и расклеивала на стенах. Она целые часы проводила у телефона, убеждая журналистов поместить объявления в газетах. Сначала эта затея показалась мне смешной — посылать губную помаду и прокладки туда, где можно подорваться на мине, когда пойдешь за ними. Потом поняла: пусть мины, пусть бомбы, у женщины все равно будут месячные — если ей повезет и они будут. Я, правда, предложила посылать контрацептивные средства, но идея показалась слишком смелой. Смысл кампании заключался в том, чтобы женщины Франции покупали полезных предметов больше, чем им самим нужно, и оставляли добавочную часть в указанных местах на улицах и в аптеках, а благотворитель с грузовиком соберет их по всему городу.