Развод по-французски - [61]

— Да-да, конечно.

— Ей скоро предстоит рожать, и мы немного беспокоимся. Вы единственная ее родственница?

— В Париже — единственная.

— А муж?

— Они в разводе. Только я.

— Мы еще будем думать, сколько ее продержать здесь. Надо быть уверенным, что это не повторится. Разумеется, мы могли бы применить препараты, воздействующие на психику, но это решит психиатр. На данном этапе такой метод hors de question[93] из-за маленького. Когда ей рожать?

— Примерно через месяц.

— Муж — француз? — поинтересовался доктор. — Я имею в виду — отец ребенка? Может быть, вам стоит известить его? Он должен знать, что роды будут трудные.

— Да. Я думаю, она его известила.

— Кто у нее гинеколог? Мы сами с ним свяжемся, но вы должны позвонить мужу.

— Хорошо, хорошо, — согласилась я, но в душе сама еще не решила, кому звонить — Шарлю-Анри или Сюзанне. Мне нужно посмотреть, что с Рокси — временное помешательство или отрицательные последствия беременности, воздействие предродовых гормонов или же результат панического страха. В любом случае я должна быть рядом с ней. Меня только пугало, что я узнаю, какие запасы злости и отчаяния таятся в ней, хотя их не увидел бы даже любящий человек — не то что бесчувственная, эгоистичная сестра вроде меня.

Конечно, я позвоню Марджив и отцу, но пока не знаю, что им скажу. Воображаю, какой град упреков на меня посыплется. Но я же видела, видела, что она угнетена, просто не подозревала, что до такой степени.

— Mademoiselle, что с вами? — вдруг озабоченно спросил доктор, взяв меня под руку и усаживая на стул. — Посидите, я принесу вам кофе и сандвич.

От этих слов у меня навернулись слезы.

— Да нет, я в порядке, — пробормотала я. — Это просто шок. Je suis… — Я не знала, как по-французски «шок».

Я просидела у постели Рокси до вечера, расспрашивала ее или просто успокаивала своим присутствием и разговорами, но она не проронила ни слова. В половине седьмого поехала за Женни, привела ее домой и соорудила ужин из того, что нашлось в холодильнике. В квартире было пусто и печально. Я попыталась почистить коврик в спальне и замыть следы крови в коридоре, оставленные, когда ее выносили. «Где же мама?» — то и дело спрашивала Женни. Она говорит «мамо-о», как маленькая француженка.

Около девяти позвонила Сюзанна де Персан, позвала Рокси. Я могла и, наверное, должна была сообщить, что Рокси в больнице, но вместо этого я сказала, что она вышла. Потом я долго сидела, глядя на телефон и пытаясь сообразить, какое сейчас время в Калифорнии (около полудня). Меня подмывало поговорить с ними и успокоиться. Но их не оказалось дома. Я совсем забыла, что на этой неделе у них встреча любителей пеших походов в Йосемитском парке. К телефону подошел Бен, живущий у них студент.

— Нет-нет, ничего срочного, — соврала я.

В конце концов я все-таки известила одного человека о случившемся, того, я уверена, кто и должен, по мнению Рокси, знать в первую очередь, — Шарля-Анри. Само собой, он пришел в ужас, начал расспрашивать, сказал, что полностью в моем распоряжении.

— Mon Dieu[94], да она не в себе! Когда она была беременной Женни, тоже раздражалась от всякой мелочи. Где она сейчас? Я должен ее видеть. Это ей не повредит?

Не повредит, подумала я. У него сердце дрогнет, когда он увидит Рокси, да и она будет рада. Он немедленно приехал в больницу — внимательный, озабоченный и неотразимый в своей водолазке и джинсах, с живописно взъерошенными волосами. Понятно, почему Рокси его полюбила.

Она действительно любит его? Не примешивается ли к ее привязанности собственническое чувство, спрашивала я себя, ревность разъяренной львицы, не находящая выхода? Рокси вообще не любила терять, она поднимала весь дом на ноги, когда искала ненароком засунутую куда-нибудь сумочку или спортивные штаны. Конечно, свидание с бывшей любовью, лежащей без кровинки в лице, не вернет Шарля-Анри к ней, зато Рокси, увидев его, проникнется сознанием, что он все равно остается в ее жизни.

Уходя, Шарль-Анри остановился в коридоре и заговорил, вздыхая.

— Знаешь, она звонила мне, предупреждала. — Осунувшееся лицо его выражало озабоченность. — Но я никак не думал, что она решится. Она ведь и раньше угрожала. Вижу, я ошибся. Я мог предотвратить это, но вот… Конечно, это ничего не меняет. Ты только объясни ей, пожалуйста.

За его растерянностью и отзывчивостью чувствовалось полнейшее самообладание, абсолютная мужская уверенность, что их желаниям нет преград. Но это проявилось чуть позже, когда Шарль-Анри и доктор пришли, по-видимому, к общему мнению: если она звонила, значит, ожидала, что он спасет ее от смерти. Символический жест, только и всего.

Субботу и воскресенье Рокси оставалась в больнице. Ей постоянно давали какой-то бульон, содержащий калий и другую гадость. Она была угрюма, вернее — задумчива, словно старалась понять, что она сделала, или притворялась, что старается понять.

— Меня вдруг придавил груз бессмысленности, понимаешь? — говорила она. — Такое ощущение, будто не я что-то делаю, а за меня делают. — Говорила спокойно, голосом, полным удивления.

Но я не доверяла ее спокойствию. Говорят, что люди, помышляющие о самоубийстве, умеют хорошо притворяться. Они хотят остаться одни, чтобы сделать еще одну попытку, и потому притворяются, будто совершенно здоровы.