Развитие Исторических исследований во Франции после 1950 года - [6]

4. Помимо всего вышеизложенного я полагаю, что возврат к политической истории явился реакцией на уничтожение сюжета в трудах некоторых современных последователей Марка Блока и Люсьена Февра. Отказ от события разрушил хронологию, историческая плоть лишилась скелета. Постоянное расширение поля исследования, естественно, привело к его дроблению, расчленению и в конечном счете к преимущественному изучению микросюжета, исторического анекдота. В конце 70-х годов представилось необходимым в порядке противодействия этой тенденции вернуть историческому тексту единство и стройность, утвердить его на надежных хронологических опорах и поместить в центр внимания большие, серьезные проблемы. Таким образом, события и выдающиеся личности вновь заняли свое прежнее место в истории, а в исторической проблематике на первый план выдвинулись вопросы, связанные с механизмом власти.

Еще несколько слов в дополнение. Вопреки установившемуся представлению у меня сложилось впечатление, что в современной французской историографии наиболее плодотворное и новаторское начало состоит не в обновлении проблематики, не в борьбе идей по вопросу о смысле истории и не в состязании различных исторических школ (как это исследовательской работы, с нашей лабораторией, с методами обработки используемых материалов. Заканчивая, я хотел бы подчеркнуть особую перспективность трех направлений исследования. Прежде всего, речь идет о так называемых «вспомогательных исторических дисциплинах». Вот уже лет десять как происходит интенсивное обновление этих строгих дисциплин, преподаваемых в Школе хартий. Наиболее яркими успехами в изучении истории средневековья, доставившими французским ученым всеобщее уважение на международных встречах, мы, на мой взгляд, обязаны кодикологии, сфрагистике и геральдике. Следует отметить, что это обновление в значительной мере связано с тем, что сегодня изучение «кодексов», печатей и гербов ведется — и в этом сказывается влияние «Анналов» — под углом зрения истории культуры, истории ментальностей — следовательно, истории обществ. Скажу также, что эта плодотворная тенденция, эта решимость обращаться к необработанному документу как носителю определенной знаковой информации возникла в значительной степени под влиянием успехов семиотики в 70-х годах.

Вторая область знаний, в которой достигнут прогресс, — история самой исторической науки. У историков появилось стремление видеть в документе, в свидетельстве, т. е. в тексте, самостоятельную научную ценность, не пытаться выжать из него, по примеру позитивистской истории, дозу содержащейся в нем истины и отделить ее от лжи, но считать, что истина — объект интерпретации историка — неотделима от всего свидетельства в целом — от его правды, и его, лжи, и даже от того, о чем оно умалчивает, что в нем намеренно или ненамеренно скрыто. Вот что объясняет расцвет сегодня истории средневековой историографии, интерес к работам Бернара Гене и его учеников, исследующих, как писали историю те времена. Изменение отношения к тому, что мы называем «источником», происходит также из осторожности, из сомнений, свойственных уже целому поколению французских историков, которые в отличие от ученых добрых старых времен со свойственной тем безоговорочной верой в силу науки не считают себя более в состоянии докопаться до истинного положения вещей. Они отдают себе отчет в том, что полное знание фактов недостижимо, что единственная доступная им реальность заключается в документе, в этом следе, который оставили после себя события прошлого.

И наконец, за последние годы французская археология достигла поразительных успехов. Здесь, правда, отставание французов было очень существенным, но за прошедшие 20 лет они наверстали упущенное и двинулись вперед. Я говорю сейчас не о той археологии, которая некогда занималась исключительно отдельными памятниками, но об археологии повседневности, материальной культуры. Расцвету этой науки способствовало благоприятное стечение обстоятельств — многочисленные раскопки при строительстве, перестройке старых городских кварталов, прокладке автодорог, а также общественный интерес к археологии, вынудивший французское правительство более щедро финансировать эту науку. Археологические исследования охватывают огромный исторический период, но наиболее плодотворными за последнее время оказались работы по средневековью. Значение некоторых открытий было столь велико, что они привели к пересмотру гипотез и моделей, которые мы создали, основываясь исключительно на письменных источниках. Приведу два примера. Сведения, которые можно извлечь из хартий и хроник конца X — начала XI в., позволяли предположить, что в ту эпоху, которую я называю временем феодальной революции и раздробления политической власти, число замков было небольшим и, следовательно, власть распалась на сравнительно небольшое число новых политических ячеек — сеньорий, группировавшихся вокруг мощных крепостей. Однако археологические изыскания обнаружили остатки множества мелких земляных укреплений, называвшихся в те времена «мотт». Их число и распространенность заставляют нас задаться вопросом: не была ли в то время власть гораздо более раздробленной, чем мы это себе представляли, и не следует ли нам вследствие этого основательно пересмотреть наши представления о структуре господствующего класса той эпохи. Второй пример: на юго-востоке Франции на берегах небольшого озера в Дофине при раскопках были обнаружены остатки крупных жилых строений, датируемых приблизительно 1000 г. Среди них вперемешку были найдены оружие и сельскохозяйственные орудия, что позволяет предположить, что пропасть между рыцарями и крестьянами была вовсе не столь глубокой, как это можно было бы заключить из текстов, списков свидетелей в конце грамот, из епископских воззваний и лексикона авторов хроник.