Развитие Исторических исследований во Франции после 1950 года - [2]

Возникновением интереса к изучению природной среды я, конечно, обязан особенностям университетского образования во Франции, которое тесно объединяет изучение географии и истории. Определенную роль сыграло и простое стечение обстоятельств: когда в предвоенные годы я был студентом историко-филологического факультета в Лионе, самой живой, самой увлекательной из гуманитарных дисциплин была именно добрая старая география, соединявшая физическую географию и географию человека (geographie humaine). Те из моих преподавателей, которые сотрудничали в «Анналах», привили мне интерес к этому журналу и приучили меня в занятиях аграрной географией, к которым я был приобщен в годы учебы, руководствоваться еще одной книгой Марка Блока (собственно, это была первая его книга, прочитанная мною) — эссе «Характерные черты французской аграрной истории». Знакомство с нею было событием в моей жизни. Перечитывая ее не так давно, я заметил, что многие места помню наизусть.

Я действительно многим обязан моей первой специальности географа: с ней связаны те методы, которые я позднее использовал в своей работе. Дело в том, что важнейшим источником при изучении географии человека, является ландшафт. Современный ландшафт — результат многолетнего воздействия множества переплетающихся факторов. Одни из этих факторов носят материальный физический характер, они даны природой: почва, климат, растительный покров. Другие, не будучи материальными, даны культурой и также в значительной степени определяют характер ландшафта: система родственных связей, практика наследования, правовые обычаи, привычки питания, верования или политические обстоятельства. Географу для того, чтобы объяснить особенности и характер ландшафта (в чем, собственно, и состоит смысл его работы), необходимо принять во внимание всю совокупность этих факторов, исследовать их взаимосвязь, соотношение, не отдавая предпочтения ни одному из них, в частности экономике перед политикой или культурой.

Именно мое студенческое изучение географии, опыт работы с картой и на местности легли в основу тех принципов, которые я изложил в 1970 г. но вступительной лекции в Коллеж де Франс. Я говорил, в частности, о необходимости «дополнить изучение материальных основ общественных структур прошлого изучением обрядов, верований и мифов» (именно «дополнить», так как начинать-то следует все же с этих самых основ). Я утверждал, что характер каждого социума определяется «совокупностью экономических, политических и духовных факторов», из которых ни один не может быть истолкован в отрыве от других. Я указывал на необходимость распознавать в этой разноголосице многообразных факторов, каждый из которых претерпевает собственную эволюцию в своем ритме, и их сочетание, и их диссонанс. Не один я испытал не себе влияние географии. Многие представители французской исторической школы были подвержены ему вплоть до 60-х годов. Плодотворное воздействие географии и сегодня обнаруживается в трудах Пьера Тубера, Ги Буа, Робера Фосье (если говорить только о медиевистах). Для меня же влияние географии тесно переплелось с воздействием книги Марка Блока «Феодальное общество», что сказалось уже при выборе темы докторской диссертации. Примечательно само название моей диссертации: «Общество» (как и в названии книги М. Блока, акцент делается на социальной истории), после чего следует указание на хронологические рамки «в XI–XII веках», и, главное, на географические границы— «в области Маконнэ». И действительно, в качестве образца для своей работы я взял региональные монографии, которыми в то время так славилась французская географическая школа. Я просто отнес вопросы, которыми задавались современные мне географы, ко временам восьми-девятивековой давности. Моими источниками были не только тексты, но и ландшафт, со всеми запечатленными в нем следами прошлого, названия местностей, расположение дорог, полей, жилищ.

Позднее, в первой значительной работе, написанной после защиты диссертации («Сельская экономика и жизнь западноевропейской деревни в средние века»), я, конечно, занимался экономической историей, однако сознательно избегал применения статистического и сериального методов. Это объяснялось не только отсутствием в документах количественных показателей, но и главным образом тем, что я отказался от преобладавшего до этого времени изучения городской, рыночной, экономики и обратил свое внимание на деревню. Я прежде всего хотел показать, как крестьянское общество поколение за поколением укоренялось в определенной местности и как организация этого общества зависела от соотношения между особенностями местности, с одной стороны, и техническими. демографическими, правовыми и политическими факторами — с другой.

Второе направление, идею которого я нашел в тех работах Марка Блока и Люсьена Февра, где они оба говорят о важности изучения «ментального инструментария», привело меня к тому, что мы назвали, за неимением лучшего термина, историей ментальностей.

Полагаю, что в этой области я действительно был инициатором, не один, но вместе со специалистом по новой истории Робером Мандру. Он тогда работал в Париже в VI секции Практической школы высших исследований, созданной Февром после войны. Мандру был очень близок к Февру, после смерти последнего он стал наследником и хранителем всего, что создатель «Анналов» не опубликовал при жизни. Я жил далеко в Экс-ан-Провансе, однако нас объединяла общая работа, порученная нам Люсьеном Февром — создание краткой истории французской цивилизации. И вот в середине 50-х годов мы с Р. Мандру под сильным влиянием Л. Февра ввели в сферу исторических исследований понятие «ментальность».