Развенчанная царевна - [30]

– Были,  – отвечал Шереметев.

Черкасский промолчал.

– Как же вы решали, что делали, чтоб узнать, годна ли она? Спрашивали лекаря, что ль? – продолжал допрашивать патриарх.

– Нет, ничего такого не было, государь. Салтыков рассказал про болезнь, про то, что сказал лекарь, да промеж боярства слух прошел, что сама мать государева, великая старица, видела ее в корчах, сама, вишь, признала ее за порченую, так тогда и порешили, что царевна не годна к царской радости.

– Так только потому, что слух прошел да Салтыков наговорил, вы и порешили?

– Потому.

– Вот так Боярская дума,  – с усмешкой проговорил патриарх,  – и никто ничего не сказал?

– Нет, Хлопов шумел много, да его не послушали.

– Что же он шумел?

– Говорил, что все это наветы Салтыковых; лекаря, говорил, чтоб спросили.

– Так! А позови-ка лекаря, чтоб скорей шел, Балсырь, что ль? – обратился он с вопросом к царю.

– Балсырь.

– Так вот его! – проговорил патриарх боярам.

Те вышли.

– Видишь теперь, как все делалось? – обратился Филарет к царю.  – Молод ты больно, не знаешь еще всех боярских проделок.

– Что же ты хочешь делать теперь, батюшка? – спросил Михаил Феодорович.

– А вот поговорю с лекарем, поспрошаю его, а там, может, и розыск нужно будет сделать; чую я здесь салтыковскую руку, пожалуй, за него придется приняться.

– А потом?

– Потом что? Потом если окажется так, как я думаю, тогда и свадьбу твою с Настей сыграем.

Царь вспыхнул и, бросив взгляд на образа, перекрестился.

Глава VII

Царь был немало смущен разыгравшейся перед ним сейчас сценой. Обидно было ему, как это отец сразу заподозрил интригу, как ему раньше самому не запало в голову подозрение?

Да и то сказать, отуманен он был в то время нападками великой старицы на его Настюшку, невдомек было тогда самому как можно ближе войти в положение дела, расспросить лично Балсыря о болезни царевны; может, и впрямь от него он услыхал бы совершенно другое об этой несчастной болезни; может, и впрямь это была одна только боярская интрига.

С болью сжималось при этой мысли царское сердце; была, правда, маленькая надежда на поправление дела, едва светящейся звездочкой мерцала она; эта надежда заключалась теперь в оправдании подозрений отца.

А что, если снова его Настенька появится здесь, во дворце, в своем покинутом тереме, опять будет ласково глядеть на него, опять он услышит ее певучий серебристый голосок?

Голова кружилась, дрожь пробегала по телу молодого царя при этой мысли.

– Что же так долго не идет лекарь? – шептал царь, нетерпеливо расхаживая по палате.  – Каково ждать мне его, правду услыхать?..

Чело его омрачилось.

«А если она и здорова, ведь мать опять упрется, не любит она Настю. Что ж, теперь я не один,  – подумал он,  – теперь отец здесь, он вступится!»

Послышались торопливые шаги, в комнату вошел запыхавшийся Шереметев.

– Балсыря, лекаря привел, прикажешь ввести его, государь? – спросил он.

– Скажи, чтоб шел сюда один, да скорее, слышь, как можно скорей! – чуть не закричал царь.

Шереметев исчез, и через минуту вошел немец.

Царь сделал несколько шагов к нему и остановился; негоже было царю идти немцу навстречу.

Тот отвесил низкий поклон, приложив правую руку к сердцу, потом, наклонив голову, исподлобья посмотрел вопросительно на Михаила Феодоровича.

Царь не мог выговорить слова, волнение овладело им; сейчас, вот сейчас он может узнать правду, и как хочется поскорее узнать ее, да спросить не может, язык не повинуется, лицо его то бледнеет, то краснеет, на лбу и щеках появились багровые пятна.

– Ты… ты лечил царевну? – наконец проговорил он.

Балсырь вздрогнул, легкая бледность покрыла его лицо.

«Не оклеветали ли?» – невольно подумалось ему, и он побледнел еще больше.

– Что же молчишь?.. Ты, что ли? – спросил царь, в голосе его послышалась гневная нотка.

– Я, государь! – отвечал робко, чуть слышно Балсырь.

– Ты сам видел царевну?

– Осматривал!

– И болезнь ее знаешь?

– Болезнь ее мне была известна, государь.

– Что же… что же за болезнь, тяжкая, что ль?

– Нет, государь, болезнь была пустая.

Царь вздрогнул, словно оборвалось в нем что.

– Вылечить, значит, можно было?

– Я тогда же говорил, что можно.

Гнев все более и более одолевал царя; ему было стыдно, обидно за себя, что он легко поддался обману.

– Болезнь эта могла пройти совсем, чадородию не была помехой?

Балсырь слегка улыбнулся:

– Никакой помехи, государь, быть не могло.

Царь едва устоял на ногах, он подошел к креслу и бросился в него.

– Болезнь у царевны была самая пустая, натура же очень сильная,  – продолжал Балсырь,  – она обещает прожить долго в добром здоровье, я и тогда это говорил.

Каждое слово лекаря словно ножом резало сердце царя, он от боли готов был вскрикнуть.

– Кому же ты говорил? – чуть слышно спросил царь.

– Боярину Салтыкову, он все выспрашивал у меня.

Наступило молчание.

– Хорошо, ступай,  – проговорил наконец царь,  – только не уходи из дворца.

Балсырь, отвесив низкий поклон, вышел.

Царь сам не знал еще хорошо, зачем он лекарю приказал оставаться во дворце; он смутно как-то сознавал, что тот понадобится еще.

Да и не мог он в настоящее время сознавать что-нибудь ясно, в голове его все мутилось, одна только мысль, как буравом, точила его мозг, мысль о поступке Салтыкова.